Военный инженер Ермака. Книга 4 - Михаил Воронцов

к слабым. Но в ней было что-то притягательное — первозданность, простор, от которого дух захватывает. Здесь человек оставался один на один с природой: либо она его ломала, либо учила жить по её законам.

На третий день пути местность изменилась. Река стала уже, берега — круче. Появились скалы — чёрные базальтовые столбы, торчащие из снега, как зубья. Остяки называли это место «Шаманские зубы» и говорили, что здесь проходит граница между миром людей и миром духов. Собаки шли нехотя, их приходилось погонять.

На четвёртый день начался буран. Настоящий сибирский буран — когда не видно собственной руки. Собаки ложились на снег, отказывались идти. Пришлось остановиться прямо на льду, в излучине реки, где берег хоть немного заслонял от ветра. Мы развели костры. Сидели тесно прижавшись друг к другу, делились едой.

Буран выл всю ночь и весь следующий день. Дров не хватало, пришлось кое-как рубить деревья. Собаки выли, но их голоса тонуло в реве ветра.

Потом буран стих так же внезапно, как начался. Мир изменился. Всё вокруг стало белым, ровным, незнакомым. Даже русло реки почти исчезло под снегом. Пришлось прощупывать дорогу палками и двигаться очень осторожно.

…Костёр трещал в морозной ночи, бросая неровные тени на снег. Я сидел, прислонившись к нартам, и грел озябшие руки. Рядом казаки негромко переговаривались, обсуждая завтрашний переход. Уставшие после долгого пути собаки свернулись клубками, изредка поскуливая во сне.

Айне сидела чуть поодаль, закутанная в меха. Её тёмные глаза отражали отблески пламени. Остяки-погонщики что-то тихо говорили на своём языке, изредка поглядывая на шаманку.

Вдруг собаки насторожились. Несколько зарычали, глядя в темноту за пределами света. Казаки мгновенно схватились за оружие.

Из темноты вышел человек. В свете костра стало видно лицо: скулы остяка, но кожа светлее, волосы — русые. Полукровка, понял я. Таких здесь бывало немало: русские землепроходцы нередко брали в жёны местных женщин. На вид ему было лет пятьдесят.

Одежда его была странной: не совсем остяцкая, не казачья, а смесь мехов и грубой самодельной ткани. За спиной висела котомка и охотничий лук.

— Стой! Кто таков? — окликнул его один из казаков.

Человек остановился на границе света и поднял руку.

— Отшельник я. Живу один в тайге. Увидел огонь — подошёл погреться, если пустите.

Казаки переглянулись.

— Подходи к огню, — сказал Савва. — Грейся, коль ты добрый человек.

Незнакомец снял лук с плеча и медленно подошёл. Сел на корточки, протянул руки к теплу.

Один из казаков, Семён, протянул ему кусок вяленого мяса и лепёшку. Отшельник принял еду, кивнул и начал есть медленно, будто заново привыкая к обществу людей.

Я наблюдал за ним с любопытством. Как он выживает один? Чем питается? Как обороняется от зверья? Но в его взгляде было что-то, что останавливало от расспросов. Глаза у него были странные — не безумные, как можно было бы ожидать, а отстранённые, словно он смотрел на нас из иного мира.

— Давно в тайге живёшь? — спросил я.

— Давно, — коротко ответил он.

— Откуда родом?

— Отец был казак. Мать — остячка. Оба давно умерли.

Повисло молчание. Только костёр трещал, да во сне взвизгивала собака.

Незнакомец доел, вытер руки о снег, потом медленно обвёл всех взглядом. На мне задержался чуть дольше — будто почуял чужака. На Айне тоже — и шаманка едва заметно вздрогнула.

— Люди вы хорошие, — неожиданно сказал он. Голос у него был хриплый, непривычный к долгой речи. — Вижу, не ради грабежа идёте. Женщина с вами — по доброй воле.

Савва нахмурился:

— К чему это?

Отшельник посмотрел в огонь. Говорил медленно, подбирая слова:

— Потому и скажу. Плохим бы не сказал. Дальше по реке, верстах в десяти, может чуть больше, — засада. Татары. Человек пятьдесят. Ждут.

Казаки напряглись. Савва подался вперёд:

— Откуда знаешь?

— Видел. Я всюду хожу, меня не замечают. Научился быть тенью. Они стоят там, где река поворачивает. Берег высокий, сверху удобно стрелять.

— Спасибо, но чего сразу не предупредил? — буркнул Савва.

— Я без людского мира живу, — пожал плечами отшельник. — Мне всё равно. Кого убьют — тайге без разницы. Но вы меня накормили, к огню пустили. И вижу я: не злые вы. Потому и сказал.

Он поднялся, стряхнул снег.

— Оставайся до утра, — сказал Василий. — Поговорим ещё.

— Нет. Сказал, что хотел. Больше мне с людьми делать нечего.

И ушел, растворился в темноте.

Мы сидели молча. Потом Савва выругался:

— А вдруг врёт? Или померещилось?

— Не врёт, — ответил я. — Непохоже, чтоб врал.

Остяки закивали, забормотали что-то на своём языке.

— Что делать будем, сотник? — спросил кто-то.

Савва мрачно почесал бороду.

— Сначала — двойная стража на ночь. А утром решим.

Ночь была долгой. Я почти не спал, прислушиваясь к тайге. Но пока ничего не случилось. Только ветер шумел в вершинах сосен, да ухал где-то филин.

Глава 7

… Но под утро я все-таки заснул. Морозное утро выдалось тихим. Меня разбудил Савва — он стоял надо мной и, приложив палец к губам, легко тронул за плечо. В полумраке я увидел, что остальные казаки уже поднимаются, стараясь не шуметь. Собаки, привязанные неподалёку, тихонько лаяли и взвизгивали. Остяцкие погонщики привычными жестами успокаивали их.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего, — хмыкнул Савва. — Просто лучше не шуметь.

Я хотел сказать, что если нужна тишина, то это надо как-то объяснить собакам, но промолчал.

— Не соврал отшельник, — произнес Савва. — Эх, не соврал.

Я сел и отряхнул снег с шубы. Вокруг едва тлеющего костра собирались казаки. Айне сидела чуть в стороне, закутанная в меха. Остяки начали кормить собак.

— Ты о чем? — спросил я, хотя и так все было понятно.

Савва окинул взглядом весь обоз.

— Правильно он говорил про засаду. Сидят кучумовцы, ждут нас.

— А ты откуда знаешь?

Савва развел руками.

— Пока все спали, я Митьку с Гришкой отправил посмотреть. Близко они не подходили, но увидали татар. Сидят как раз там, где говорил отшельник. Костры потихоньку жгут, греются. Иначе зимой тут невозможно. Думали, что спрятались хорошо. Может, так и было бы, но когда знаешь, что там в лесу кто-то есть, то его легче найти. Так и случилось.

— Мог бы и сказать, что разведку посылаешь, — проворчал я.

Хотел сказать, что я главный в этом походе, но промолчал. Не надо Савву обижать. Он решил, что лучше разбирается в таких вещах.

— А зачем? — сделал недоуменное лицо Болдырев. — Это ж понятно было сразу, что нужно разведать. Теперь надо думать, что делать дальше. Нас вполовину меньше, чем татар.