Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

что эта злобная женщина сидит у ее кровати, когда ей пришло время рожать, и быстро исключила такую возможность. Если она забеременеет, она напишет в Шефалу и попросит прислать ей какую-нибудь повивальную бабку из дома.

Вот только опасность для ее детей не сойдет на нет после их рождения. Рождение будет только началом. Хацет внезапно вспомнила слова, сказанные ей отцом в Та-Нтри, когда он начал по-новому видеть предложение Гассана:

«Не ввязывайся в чужую войну, дочка. Ты не знаешь о том насилии, свидетелем которого был Дэвабад. Ты не понимаешь вражду, которая существует между Кахтани и Нахидами».

И, как обещал Гассан, как он предупреждал…

Их дети будут Кахтани. И Хацет уже ответила согласием.

Мунтадир

Эти события происходят приблизительно за семь лет до событий, произошедших в «Латунном городе», и содержат спойлеры только к этой книге.

– Диру. – Чья-то рука потрясла его за плечо. – Диру.

Мунтадир аль-Кахтани застонал, зарылся лицом в подушку:

– Уйди, Зейнаб.

Миниатюрное тело его сестры рухнуло рядом с ним, кровать сотрясло, и боль с новой силой запульсировала в его голове.

– Вид у тебя ужасный, – весело проговорила она, убирая прилипшие к его щеке волосы. – Почему ты так потеешь? – Она вскрикнула шокированно и довольно испуганно. – Неужели ты пил?

Мунтадир прижал шелковую подушку к ушам.

– Ухти[84], для твоих игр еще слишком рано. Почему ты в моей спальне?

– Ничуть не рано, – возразила она, проигнорировав более важный – по крайней мере для него – вопрос. Руки Зейнаб прошлись по телу Мунтадира, щекоча его. Она рассмеялась, когда он попытался вывернуться. Но потом ее пальцы резко замерли, сомкнулись на чем-то, лежащем рядом с его головой.

– Это что – сережка? Диру, почему в твоей кровати женская сережка? – В ее голосе зазвучала взволнованная нотка. – Слушай, а эта сережка уж не той ли новенькой из Бабили – той, которая поет?

В мгновение неожиданной паники Мунтадир выпростал руку и провел ею по пространству матраса. Он вздохнул с облегчением, когда убедился, что там пусто. Владелица сережки, вероятно, ушла. И слава богу. Ему вовсе не хотелось, чтобы ее увидела его тринадцатилетняя сестра, любительница посплетничать.

Он перекатился на другую сторону, прищурился в темноте. Слуги Мунтадира знали, что до пробуждения эмира, пока он не проснется после одного из своих «вечеров», занавеси на его окнах должны быть закрыты, а потому он видел Зейнаб смутными пятнами: ее серо-золотистые глаза на маленьком темном лице, ее озорную улыбку… затейливую сережку-джумку в ее пальцах.

– Дай-ка это мне. – Мунтадир выхватил сережку из руки Зейнаб, что вызвало ее новый смешок. – Ну, чтобы хоть какая-то польза от тебя была, – принеси мне воды.

Продолжая посмеиваться, Зейнаб спрыгнула с кровати, взяла графин голубого стекла, перелила часть его содержимого в белую нефритовую чашку, скорчила гримаску.

– Почему у нее такой забавный запах?

– Это лекарство для моей головы.

Она вернулась к кровати, протянула ему чашку.

– Ты не должен пить вино, ахи[85]. Это запрещено.

– Много чего запрещено, пташка.

Мунтадир осушил чашку. Он был плохим примером для сестры, но вчерашняя попойка, по крайней мере технически, шла на пользу его королевству.

Зейнаб закатила глаза:

– Ты знаешь, что я ненавижу, когда ты меня так называешь. Я уже больше не ребенок.

– Да, но ты по-прежнему порхаешь повсюду, слышишь и видишь то, что не имеет к тебе никакого отношения. – Мунтадир погладил ее по затылку. – Высокая пташка, – поддразнил он ее. – Если вы с Али и дальше так будете расти, то оставите меня далеко позади.

Она снова рухнула на его кровать.

– Я пыталась его увидеть, – посетовала она мрачным голосом. – Ваджед привел кадетов из королевской гвардии на тренировку. Я пошла на арену, но абба заставил меня уйти. Он сказал, что это «неподобающе», – последние слова она добавила после паузы, обреченно махнув рукой.

Мунтадир заговорил сочувственным голосом:

– Ты взрослеешь, Зейнаб. Ты не должна находиться среди всех этих мужчин.

Зейнаб сердито посмотрела на него:

– От тебя несет вином. У тебя в постели сережка какой-то дамы. Почему это ты делаешь, что твоей душе угодно, а я больше и носа не могу высунуть из гарема? Если бы мы вернулись в Ам-Гезиру, я бы могла гулять, где хочу. Наша родня так все время делает!

– Но мы не в Ам-Гезире, – сказал Мунтадир. Он во многом был согласен с Зейнаб, но сейчас не хотел обсуждать с ней архаичные традиции Дэвабада. – Здесь все устроено иначе. Люди начнут говорить.

– Ну и пусть говорят! – Зейнаб сжала пальцы в кулаки и принялась молотить по стеганому одеялу под ней. – Это несправедливо! Мне скучно. Мне даже больше не дозволяется сходить в базарный парк в Квартале Аяанле. Этот парк был моим любимым местом. Амма каждую пятницу водила меня туда посмотреть на животных. – Ее нижняя губа задрожала, отчего она теперь стала казаться младше своих тринадцати лет. – И Али тоже.

Мунтадир вздохнул:

– Я знаю, ухти. Мне жаль… – Зейнаб отвернулась, пряча слезы от брата, а Мунтадир тяжело вздохнул. – Хочешь, я тебя возьму с собой? – предложил он. – Меня никто не остановит. Мы по пути можем зайти в Цитадель и прихватить Ализейда.

Лицо Зейнаб мгновенно посветлело.

– Правда?

Он кивнул:

– Я прикажу, чтобы нас сопровождал особо малый отряд зульфикари для обеспечения нашей безопасности. Если только ты пообещаешь разобраться с болтовней Али. Иначе он, вероятно, весь день будет мучить нас рассказами об истории парка. Или о том, где они находили животных. Или еще бог знает о чем.

– Договорились. – Она снова улыбнулась, и все ее лицо засияло. – Ты хороший брат, Диру.

– Стараюсь. – Он кивнул на дверь. – А пока ты дашь мне еще поспать?

– Это невозможно. Абба хочет тебя видеть.

Настроение Мунтадира мигом испортилось.

– По какому поводу?

– Я не стала спрашивать. Он выглядит раздраженным. – Она наклонила голову. – Тебе лучше поторопиться.

– Понятно. Спасибо, что сразу же мне об этом сообщила. – Его сестра только рассмеялась, услышав его саркастическое замечание, и он вздохнул, выпроваживая ее. – Давай, гуляй отсюда, смутьянка. Дай мне одеться.

Зейнаб исчезла, и Мунтадир поднялся с кровати, ругаясь себе под нос. Он не собирался встречаться с отцом до вечера – если бы он знал, что отец позовет его в такую рань, то не напился бы вчера.

Он плеснул себе в лицо розовой воды, потом отер рот и провел руками по волосам, по бороде, пытаясь привести их в божеский вид. Он сменил свою помятую изару на