Многоликий Янус - Светлана Малеёнок

На следующий день ожидался приезд обоза, который должен был доставить каторжан на место их последней, и, увы, недолгой работы. То, что мне там тоже много не протянуть, я вполне отдавал себе отчет. Поэтому, когда нас длинной шеренгой выстроили в тюремном дворе, я чрезвычайно удивился, услышав свое имя.

— Оливер Райли, шаг вперед! – выкрикнул бравый вояка из роты сопровождения заключенных.

На ставших вдруг ватными ногах, я сделал один шаг. Сердце, словно огромный насос, с шумом и уханьем, принялось прокачивать мою, отчего то, ставшую очень густой, кровь.

— Следуй за мной! – бросил охранник, и, не оглядываясь, направился к воротам тюрьмы.

Гремя металлическими колодками на стертых в кровь, ногах, и стараясь не отставать, я поспешил следом. Судя по всему, расстреливать меня не собирались, а иначе, это могли сделать прямо там, в тюремном дворе.

За воротами, мой провожатый указал на телегу, на которую, я и поспешил взобраться. Иллюзии, что меня отпускают, не было, так как я знал, что просто так из каторжной тюрьмы выхода нет, если только вперед ногами. Если бы отцу удалась его задумка, то мое освобождение проходило бы под покровом ночи, и под видом трупа.

Дребезжа ободами колес, телега сделала большую петлю по окраине города и вскоре, мы уже въезжали в ворота Петропавловской крепости, а затем, в ворота пятиугольного двухэтажного здания тюрьмы Трубецкого бастиона.

Провожатый кивнул мне на дверь, и вскоре, звуки улицы, сменила абсолютная тишина каменных стен тюрьмы для политических заключенных. Я был наслышан об этом тихом пристанище, где законом была только воля императора, и выйти отсюда можно было лишь на каторгу или смертную казнь.

Звон кандалов гулко отдавался под арочными каменными сводами тюрьмы. По правой стороне коридора, выходя на тюремный двор, находились довольно большие окна, да стоял стол дежурного, а по левой стороне, шли двери камер. Одна из них и открылась для меня, а затем, с лязгом повернувшегося в замке ключа, отрезала меня от свободы. И это был последний, услышанный мною, звук.

Я знал, что главное условие тюрьмы Трубецкого бастиона – полное одиночество и тишина, но не знал, что они начнут давить на меня буквально с первых минут, моего пребывания в моем новом узилище.

Я огляделся. Камера оказалась довольно большая, шесть шагов в одну сторону и десять в другую. Пахло сыростью, и это несмотря на то, что имелось небольшое окно, находящееся под самым потолком камеры. Посередине помещения, стояла металлическая, вмонтированная в пол, кровать, да стол, словно выходящий из стены и дополнительно прикрепленный с другой стороны к полу длинным штырем. Вот и вся скудная обстановка, не считая в углу помещения, дырки клозета.

Я отошел к двери, и, неловко разбежавшись, гремя кандалами, подпрыгнул и подтянулся на широком краю окна. Прямо напротив него, почти вплотную, высилась каменная, серая и полуразвалившаяся крепостная стена, где в расщелинах между камнями, пробивалась уже начавшая желтеть, растительность. Вот и все, что можно было увидеть отсюда, лишь тлен и увядание.

Спрыгнув вниз, я снова огляделся. Кровать была застелена тонким войлочным тюфяком, из прорех которого, выбивались пучки соломы, на нем лежали набитая соломой подушка и тонкое суконное одеяло.

Поистине царские условия, по сравнению с жалким спальным пятачком на полу, посреди давно немытых тел и постоянного говора днем и раскатистого храпа по ночам. Но это лишь на первый взгляд.

Довольно быстро я начал понимать, что не просто так эта тюрьма, считается самой ужасной. Строгая система одиночного заключения, полностью изолировала людей от внешнего мира. Неслышно было совершенно ни каких звуков извне, даже, шагов надсмотрщиков по тюремным коридорам. От давящей на уши абсолютной тишины, впору было сойти с ума! Что, собственно со многими здесь и происходило. Я же, как утопающий за соломинку, цеплялся за призрачную надежду, что моему отцу все удастся вызволить меня отсюда. А сам я, как мог, старался чем-то занять и загрузить свой мозг, лишь бы не думать о звенящей в ушах тишине.

Тем, кто пока находился под следствием, дозволялось чтение разрешенных тюремной цензурой книг, и я читал все подряд, что было в тюремной библиотеке!

Также, выходил на положенные ежедневные прогулки в тюремном дворе. Они, ожидаемо, тоже проходили в полном одиночестве, по строго выделенной дорожке, с запретом сходить с нее. Но я ходил на эти прогулки. Ходил ради свежего воздуха и хоть какого-то движения. На улице уже стало подмораживать, да и снежинки все чаще кружили в воздухе, приближалась зима.

Также, подследственным дозволялись свидания с родными два раза в месяц. Отцу удалось договориться устраивать их мне несколько чаще. В остальное время, я либо читал, либо предавался размышлениям.

Уж и не вспомню, сколько раз я думал о том, как нужно мне было себя вести во дворце, когда я буквально ворвался туда в поисках своей жены и ходил по залам, громко выкрикивая ее имя, пока меня не скрутили и не доставили в караульную. Унтер-офицер, дежуривший в это время, учинил допрос о том, кто я и по какому праву нарушаю покой императора. На мои сбивчивые объяснения, что, дескать, моя молодая жена грезившая жизнью в императорском дворце, пропала и, по-видимому, должна быть здесь, служивый ответил лишь понимающей ухмылкой, а затем, выделил двух гвардейцев, чтобы те сопроводили меня на выход.

Я тогда еще с облегчением вздохнул, радуясь тому, что легко отделался, но, видимо, радовался рано. Не успел я вернуться домой, как за мной приехали. Не знаю, как отец сможет организовать мой побег отсюда, но, насколько мне известно, этого сделать невозможно.

Засов моей двери загремел.

— К тебе посетитель!

Идя на долгожданнее свидание с отцом, я еще не подозревал, насколько радостное известие меня ждет. Нет, меня не выпустили, увы, но отец сообщил мне, что Аврора нашлась! Он рассказал мне обо всех злоключениях бедной девушки, и мне оставалось лишь в бессильной ярости сжимать кулаки, сожалея, что мне уже не достать подлеца Дорофея! Ведь если бы ни он, Авроре не пришлось бы все это вытерпеть, а мне, оказаться в тюрьме для политзаключенных.

Но самую большую радость отец мне подарил, когда надзиратель сообщил, что время нашего свидания подходит к концу. Встав из-за стола, отец подал мне для рукопожатия руку, и я почувствовал, как он что-то вложил в мою ладонь.

Стараясь вести себя как можно естественней, с бешено