Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

Как только я начинаю думать, что мы едем уже достаточно долго, Генрих останавливает машину. Над дорогой высится скала с одиноким деревом на вершине.

— Поднимемся?

— Я-то — легко! А ты?

Генриху лет пятьдесят, не возраст для снага, но все-таки… Но он только усмехается и ступает на крутую тропу — местами по отвесной скале надо просто карабкаться. Я взбегаю на вершину раньше, чем он — но совсем ненамного.

Дерево оказывается кленом с огненно-алыми листьями. Ветки прочные, удобные… Нет повода не провернуть пару трюков! Рывок — и я уже в ветвях. Сальто назад, мир переворачивается, листья мелькают золотыми вспышками. Руки хватают ветку, тело инерцией выносит вперед — я почти падаю, но в последний момент подтягиваюсь и встаю на ноги. Толстовка мешает двигаться — срываю ее и изящным движением бросаю вниз, остаюсь в тонкой белой майке.

Двойной рондад! Вращаюсь, ветер свистит в ушах, земля где-то там, внизу. Приземляюсь на край ветки — она гнется, но я уже толкаюсь в прыжок, чтобы провернуть двойную сальтуху.

И гвоздь программы — свободное падение. Раскрываю руки — и в последний момент хватаюсь за нижнюю ветвь. Качаюсь, смеюсь, сердце колотится где-то в горле.

Разумеется, я не красуюсь и не кокетничаю — просто использую удачный момент для тренировки! Судя по смеющимся глазам Генриха, он именно так все и понял.

Мы сидим на обрыве, болтая ногами. Слева — свинцовая гладь залива Терпения, справа — пылающее море осеннего леса. Я чувствую исходящее от тела Генриха тепло — но не касаюсь его.

— Даже жаль, — говорю, — что ничего у нас с тобой не сложится. Слишком разное… представление о допустимых методах.

— Ты полагаешь? — осведомляется Генрих светским тоном. — А что именно тебя смущает?

— Да как бы сказать… Ну, то, что ты даешь деньги в рост.

— А как ты себе представляешь развитие города без системы кредитования? Примерно каждый второй малый бизнес, услугами которых ты пользуешься каждый день, существует благодаря моим кредитам. Остальные — благодаря кредитам других, и, знаешь ли, условия там куда хуже, особенно для снага.

— Это я все понимаю, не тупенькая… Но заставлять детей платить долги родителей — это перебор, нет?

— Думаешь, мне это нравится? Но, видишь ли, мы, снага-хай, низко себя ценим. Поэтому и гробим себя вредными привычками… — Тело Генриха рядом со мной буквально излучает здоровье и силу, сам-то он явно чурается вредных привычек. — Однако детей мы любим. Обеспечить будущее потомства ценой собственной жизни… не стоит ставить снага-хай перед таким искушением, Соль. А как бы ты поступила, если бы принимала решения?

— Не знаю, — облизываю враз пересохшие губы. — Наверное, я просто не хочу быть на месте того, кто принимает такие решения.

— Ты понимаешь, что тем самым уступаешь право принимать решения кому-то другому? Например, мне. Или любому из тех, кто рвется к власти. Все еще думаешь, что я — худшее, что могло случиться с этим городом?

Молчу. С моря поднимается холодный ветер.

— Мы могли бы иногда встречаться, — говорит Генрих. — Я покажу тебе, как город устроен, что в нем с чем связано, как этим всем можно управлять… и в какой мере. Да, многие вещи неподвластны мне — но, может, ты и окажешься той, кто найдет способ их исправить.

— Как-то все это… неожиданно. Мне надо подумать.

— Разумеется. Не нужно решать сейчас. Спешить некуда. То, что у нас с тобой может сложиться — в любом плане — это очень, очень надолго, Соль.

Он этого не произносит, но я мысленно заканчиваю фразу — «может быть, навсегда». И я не знаю, как к этому отнестись.

Серое море внизу бьется о скалы.

* * *

— Сожалею, милая барышня, но ваше оружие восстановлению не подлежит. Возьму на себя смелость утверждать, что раз это непосильная задача для меня, то ни один мастер с ней не справится — по меньшей мере на Сахалине, но, полагаю, и далеко за его пределами.

Старый — нет, древний — кхазад грустно улыбается и возвращает мне бесполезный кусок металла, который совсем недавно был больше чем оружием — частью меня самой.

К этому мастеру я пробивалась почти что с боем — армия его потомков наперебой объясняла мне, что прапрадеда тревожить не следует, тут ничего не сделает даже он. Но я умею быть упрямой, как лошадь на повороте. Токс сразу сказала, что кастет, как она выразилась, «за пределами ремонта»; вообще она довольно правильно говорит по-русски, но проскальзывает иногда в речи такая вот калька с авалонского. Значит, и Токс может ошибаться, тем более что она ювелир, а не оружейник. Поэтому я всеми правдами и неправдами добилась приема у лучшего мастера по металлу на Сахалине.

Чтобы услышать то же самое.

— Поняла. Извините за беспокойство. Сколько… я вам должна?

— Разумеется, вы ничего мне не должны. Я же ничего для вас не сделал.

— Спасибо, вы очень добры. Но… можно вас попросить рассказать, что с этим кастетом случилось?

— То же, что происходит со всеми нами… даже, как то ни печально, с такими юными барышнями, как вы. Если бы это были механические повреждения или коррозия, я нашел бы решение. Но здесь другое. Все мы беззащитны перед временем. Даже металл устает, милая барышня, — кхазад тяжело вздыхает. — Уж поверьте, я знаю, о чем говорю…

— Время? Но… это же совсем новый кастет! Его выковали для меня, по руке, по балансу… то есть не совсем для меня, но не суть важно… Не больше пяти лет прошло!

— Вы заблуждаетесь, барышня. Я не могу точно определить возраст, поскольку условия хранения мне неизвестны… Но эта вещь старше меня, ей сотни лет. Когда я пачкал пеленки, она уже была почтенным изделием. Попробуйте обратиться в Южно-Сахалинский археологический музей. Быть может, там ею заинтересуются.

— Ясно… Спасибо вам еще раз, и простите, что потратила ваше время.

Бреду к выходу из мастерской под взглядами многочисленных потомков старого мастера, в каждом из которых явственно читается «А мы же говорили!»

Усталость металла… Что за чертовщина? С чего вдруг металлу в совершенно новой вещи устать? Что этот быковатый тяжеловес нахимичил? Подпрыгиваю на месте — время! А я-то голову ломала, почему эдакая мясная