Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Ладно-ладно, знает Адам про чувства Федора, про них, почитай, весь дворец знал, ну так ты ж на другой женился, чего тебе еще надобно? Чтобы о тебе вздыхали всю жизнь?

И за брата бы порадовался, уж рядом с государыней Мариной Устинья Алексеевна – сокровище истинное, ровно алмаз драгоценный, хорошо, что разглядел ее государь. А ты…

Все вы! Ни радости, ни понимания, только злоба наружу лезет ошметьями грязными, ядовитыми.

Какая родня-то бывает гадкая! Смотреть на них и то с души воротит!

* * *

Заседание думы Боярской быстро началось, Устя едва за ширмой устроиться успела. Распорядился Борис, ей кресло поставили удобное, на столик рядом кувшин с водой принесли, заедки разные, орешки да сладости… Устя книгу открыла, но не пьесы ее внимание занимали. Тут перед глазами куда как интереснее действие разыгрывается.

Бояре собирались, шушукались, кому уж донесли о свадьбе государевой, кому не успели еще насплетничать, но Борис и сам тянуть не стал:

– Поздравьте меня, мужи честны́е. Сегодня на рассвете повенчались мы с Устиньей Заболоцкой, царица у меня теперь есть.

Тишина повисла.

Переглядывались бояре, думали, и не все о добром, о хорошем. Молчали… ждали, кто первый рот откроет. Оказалось – боярин Мышкин:

– Не любо, государь! Взял ты девку худородную, да еще, говорят, больную – к чему? Была уж одна такая… Не любо нам!

Когда б не открыл Фома рот, может, и сложилось бы иначе. А только крепко Мышкина в последнее время не любили, мигом укорот дали!

– Помолчи, отродье змеиное! – Боярин Орлов спускать отравление дочери никому не собирался. Да и государю благодарен был, и Устинье тоже… – Здорова боярышня, и деток крепких государю ро́дит! Лекарь ее осматривал, как и всех невест… гхм! Когда пировать-то будем, государь?

– Сегодня и будем, Кирилл Павлович, чего тянуть? Всех вас, бояре, на пир приглашаю, рад буду.

– И то! – Боярин Васильев опомнился да подхватил речь: – Совет да любовь, государь, кого б ни выбрал ты, а мы, слуги твои верные, тебя завсегда поддержим.

– Хорошо сказано, – боярин Пущин посохом об пол треснул. – Любо!

– А и то! – Боярин Репьев присутствующих обвел добрым взглядом, ласковым таким, в котором дыба заскрипела да железо каленое звякнуло. – Все мы боярышню видели, все одобрили. Хорошо ты, государь, выбрал. А вот что пир не устроил, мы попомним еще, «горько» не кричали, невесту не продавали… Непорядок!

Устя за ширмой к глазку приникла, на бояр смотрела, отмечала, кто за них, кто против.

На боярина Раенского посмотрела. Сидит Платон Раенский, ровно слив незрелых наелся. И живот у него крутит, и бежать бы ему, и нельзя, и тошно ему все слушать…

Оно и понятно, сегодня все планы их рухнули.

А вот боярин Пронский спокоен, не волнует его происходящее, сидит, разве что не позевывает. У него взрослых дочерей нет, ему и не важно, на ком государь женился.

Хм-м-м-м?

Так что же с супругой его неладно? Отчего получилось так? Вроде и не первый год женаты они, а детишек нет? Странно это…

Устя смотрела, бояре разговоры вели, потом Боря отпустил всех, часа два уж прошло, ширму в сторону отодвинул.

– Не утомилась, радость моя?

– Что ты, Боря! Интересно очень. И книжка тоже интересная… Ты еще мне так посидеть позволишь?

– Обещаю, Устёна, сиди, когда интересно.

– А спросить у тебя можно кое-что? Боярин Изместьев за что на тебя обижен? Вижу я, недоволен он, а что не так, и не пойму…

– Это давняя история, не на меня он обижен, на отца, а мне по старой памяти откликается…

Боря рассказывал, а сам думал, что повезло ему.

Марине он и не говорил о таком, и не волновало ее ничего, кроме самой Марины. То о внешности своей говорила она, то о нарядах, то в кровать тащила его.

А вот так, чтобы поговорить, чтобы тепло и хорошо ему рядом с женщиной было…

Никогда с ним такого не случалось, так что Борис просто радовался. Повезло ему с супругой, с ней не только в кровати хорошо, с ней и поговорить есть о чем, не просто она слушает – вникает, вопросы задает, и неглупые. Видно, не просто так сидела, орехи щелкала – слушала и думала.

Устёнушка…

* * *

Покамест пировали бояре, в покоях царицыных темно было, неладно да неласково. Все там собрались, кто к Любаве отношение имел, вся родня ее. Первой царица высказалась:

– Не прощу Бориске, не спущу ему! Такое у Феденьки отнять, это, считай, десять лет жизни сыночку моему отрезать! Помоги, сестричка!

Ведьма подумала, головой качнула:

– Покамест не надобно делать ничего.

– Как не надо?! – Любаву аж на кровати подбросило.

– А что ты сделать можешь? Даже когда изведешь ты пасынка, Устинью уж Федору не отдашь, позабавиться разве что. А силы от нее никакой не прибудет, поздно, все она другому отдает. Не будет Бориса, пусть его, но и Федьку привязать наново не получится.

– Совсем не получится? А Книга…

– Любава, ты меня и не слышишь ровно. Пируют сейчас бояре, а я подглядела, удалось мне царицу увидеть. Поздно, все поздно, Борису она все отдала по доброй воле, не будет его – выгорит баба, да и только. Что хочешь ты с ней делай, к Борису она себя привязала по любви, по доброй воле и намертво. Одна жизнь у них теперь на двоих, даже более того, все она сделает, чтобы его поддержать, собой пожертвует. Любит она его. Убить ты ее можешь, а пользы не будет.

– Пусть хоть так! Хоть душа моя успокоится!

– А когда так, чего нам торопиться? Сама подумай, скоро уж подарочек для пасынка твоего приедет, и он загнется, и треть Россы с ним – чего тебе еще надобно?

– Чтобы не просто сдох Борька, давно придавить надо было его, а чтобы еще помучился поболее!

Ведьма словам этим не удивилась, давно знала она, что государыня своего пасынка ненавидит люто, исступленно. За что? А за все и разом, только скрывает это хорошо.

– К примеру, могу я так сделать, чтобы болезнь ни его, ни бабу его не минула. Но это уж потом, когда болеть начнут, сама понимаешь, тут хоть на ведьм и не охотятся, а только не помилуют. Нет, не пощадят. А государь не свинопас какой, найдется кому разглядеть, подметить.

Любава о том знала,