Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

Альбины Сабуровой, артефакт, что так у меня и остался после вылазки на комбинат. Той вылазки, для которой Сабурова и ее подруга Челядникова меня… использовали. Последний, третий заряд. Вот и пригодится.

— Отставить, Усольцев! — вопит искин. — Я вынужден объявить тревогу! Будут приняты меры к вашему задержанию!

— Ой, не смеши. Скажи еще «ликвидации». Столько манипуляций и крови, чтобы инициировать, а теперь вы мне повредите? Да щас.

Я чувствую себя… превосходно. Как заново родился. Внутри кипит отчаянная решимость. Прыгаю к двери, подношу артефакт к замку… выдох… да!

— Сбой магического контура, — писклявым голосом говорит из косяка искин, но не Посошник, а мелкий, который по автоматике. — Дверь разблокирована.

Огонек рядом с дверью гаснет, и я с усилием, но отодвигаю в сторону тяжелую лифтовую створку.

Коридор. Еще дверь. Заперто… Ну уж этот смогу состарить?.. Смогу.

У выхода из блока — дежурный, но он не решается ни стрелять в меня, ни попытаться задержать, лишь начинает что-то кому-то докладывать. Я иду в штаб.

На базе какая-то непривычная суета: много пришлых, не наших, незнакомых лиц; везде кто-то на кого-то орет; караулов на своих местах нет.

Поэтому я беспрепятственно дохожу до штаба и оказываюсь внутри.

Лестница. Коридор.

Из кабинета Ожегина тоже доносится ор:

— Очаг Хтони в жилой застройке! Сговор с криминальным авторитетом! Ритуал крови! Если б мы были в Японии, я бы тебе самому предложил брюхо себе вспороть!.. Три-бу-нал, ять!

«Посеяв ветер — пожнешь бурю», — любил изрекать дядя Женя, дернув бутылочку пива. Каждому свой «грубый помол», господин полковник.

Мне — не сюда.

Иду в кабинет Челядниковой. Глафира Арефьевна судорожно перебирает какие-то бумаги, покрикивая на Варю, — та ей помогает.

Когда я появляюсь в дверях, застывают обе.

Иду к столу. Пытаюсь взять Варю за руку — прикасаюсь даже — но она отдергивается, встает со стула, жмется к стенке.

Челядникова смотрит надменно, но в глубине глаз — страх. Напыщенно, блин, звучит. Но это так.

— Чего надо, Усольцев? Почему без доклада⁇

— За вами долг, Глафира Арефьевна, — говорю я. — И мы знаем, о чем я. Что скажете?

Челядникова прикусывает губы.

Окно приоткрыто, из него доносится гул — вертушка, что ли, летит? — и вопли:

— А второй, второй где?

— Второй на месте!..

— А я тебе все сказала, Усольцев. У нее спрашивай. Вот прямо сейчас, давай, вот она стоит. Бери и спроси.

Я чувствую какой-то подвох. Но не понимаю в чем. Варя таращится на меня своими глазищами — огромными, влажными, — волосы опять растрепались, губы подрагивают. На шее, у самой впадины, пульсирует синяя нитка.

Рублю сплеча:

— Варенька. Я… Я тебя… Я хочу тебя освободить. Я ведь выполнил поручение твоей… хозяйки. Тогда. Я хочу, чтобы ты была свободной… и мы с тобой были вместе.

Челядникова усмехается:

— Ну, что скажешь, Варвара? Уговор Андрей действительно выполнил. Так что вот тебе как есть мое слово: если хочешь, выпишу тебе вольную. С ним останешься, — тон Челядниковой презрительный, но сейчас некогда с этим разбираться. — Ну а если нет — со мной едешь. Только, Варвара, надо прямо сейчас решать. Говори! Ну?

Варя всхлипывает. Ломает руки.

Я, не обращая внимания на лежащие на столе бумаги, перемахиваю туда, к ней. Пытаюсь обнять. Варя вся сжатая, угловатая.

— Не хватай! Не твоя еще, — говорит Челядникова. — Варька, ну?

Она достает из шкафчика со стеклянными дверцами какой-то бланк.

— Это гербовая бумага — будет считаться. Искин заверит. Слышишь, Посошник?

— Так точно, — отвечает растерянный голос из-под потолка. — Готов заверить досрочное расторжение контракта, если требуется.

— Ну, Варька⁈

— Глафира Арефьевна-а!.. — Варя выкручивается из моих объятий. До меня доходит, что глядит она в этой сцене не на меня… она глядит в первую очередь на хозяйку. — Глафира Арефьевна! Матушка! Ну зачем вы меня так мучите!! Я ведь вам честно служу! Стараюсь! Все делаю!! И в тот раз все сделала, как вы велели…

— Видишь, курсант, — удовлетворенно говорит Челядникова. На слове «курсант» она делает особый акцент. — Я ведь Варьку не в черном теле держу. Кормлю, одеваю. Ты, конечно, не соображаешь. Только у нее вон один шарфик больше стоит, чем твоя доля в хате… в Твери.

Синяя жилка над сползшим шарфиком…

— Прости, Андрей, — говорит Варя, отступая от меня к хозяйке.

От припухших век катятся по красивым щекам крупные слезы. По щекам цвета слоновой кости. Идеального цвета. Варина тушь не течет.

— Прости. Ты хороший. Но… Просто уйди, Андрей!

В кабинет входят четверо: Рокотов, двое незнакомых бойцов в форме рядовых без погон, в полном боевом обвесе и… грузный мужчина с усталым лицом в форме вахмистра, смутно знакомый.

— Вот он, — говорит Рокотов, с раздражением глядя на Варю, Челядникову и разбросанные по полу бумаги. — Усольцев! Почему одет не по фор-рме⁈

Я и вправду в кителе прямо поверх нижней рубахи, не заправлен, не зашнурован.

— Ерунда, Рокот, — говорит тучный вахмистр, и я внезапно его узнаю.

Это ж Хоботов! Тот, который нас сюда в вагоне вез.

— Пошли, Андрей. За тобой вертушка. Вещи твои из тумбочки забрали уже.

— В Южно-Сахалинск? — спрашиваю я.

Меня штормит. Абсолютно не владею собой сейчас — и понимаю это. А значит… а значит, главное — ничего не делать. Просто ничего не делать.

Выдыхаю.

Хоботов улыбается понимающе, «рядовые» подобрались как два охотничьих пса, Рокотов, кажется, сейчас плюнет на кипу бумаг, и тут все вспыхнет.

— А куда потом? — автоматически спрашиваю я у вахмистра.

— А потом — как разговор сложится… господин маг второй ступени, понимаешь.

Варя отнимает руки от лица:

— Что? — слезы как будто высохли. — Маг второ… Андрей! Ты инициировался?!!

— Пока, Варя, — говорю я.

Ничего не делать. И мы с Хоботовым, Рокотовым и двумя бойцами в закрытых шлемах идем прочь из штаба.

На улице ротмистр наконец сплевывает:

— Вот насколько же в Хтони легче, а, Хобот?..

— Ну кто-то же должен и тут. Покурим? А то на площадке нельзя.

— Покурим.

Хоботов достает пачку, угощает, не глядя на «рядовых» и меня, ротмистра. Потом, улыбнувшись, молча предлагает и мне.

— Не курю.

Невдалеке на посадочной сразу две вертушки — в одну из них как раз забирается долговязая фигура. Лев.

И оттуда бегут сразу семеро