Космонавт - Феликс Кресс

Я вдруг понял, почему он так странно смотрел на меня, когда я заговорил про аэроклуб. Я могу сделать то, чего он не смог, о чем он всё мечтал.

— А сейчас? — спросил я. — Почему не пробуешь снова? Нет, не в летчики, конечно. А устроиться на нормальную работу, чтобы пуп не рвать за шабашку.

Он резко обернулся, и в его взгляде мелькнуло что-то болезненное.

— Поздно, парень. Жизнь — не кино. Не у всех получается взлететь.

Мы снова зашагали, но теперь молчание между нами стало тягостным.

— Знаешь, дядя Боря, — наконец, сказал я, — мне один умный человек говорил: если не можешь лететь — беги. Не можешь бежать — иди. Не можешь идти — ползи. Но никогда не останавливайся.

Он замедлил шаг, удивлённо посмотрел на меня.

— Ого… — сглотнул он. — Гляди ты… Заделался молчуном, а как раскроешь рот — всё по делу.

Он хмыкнул, но в этот раз уже без привычной ехидцы. Дальше мы снова шли молча, но молчание это было уже каким-то общим. Между нами будто ниточка протянулась, и она крепла.

На пустой кухне пахло жареной картошкой и луком. Мать снова приготовила эту простую, но сытную еду.

Я не хотел её будить, но звякнула сковорода, и она вышла в халате, накинутом на ночнушку.

— Ну и вид… — она покачала головой, ставя передо мной стакан молока. — Прямо как шахтёр после смены.

Я молча протянул ей девять рублей — три хрустящих трёшки. Еще шесть рублей я оставил себе на особое питание.

— Это… на расходы, на продукты, — пробубнил я с набитым ртом, накалывая вилкой картошку. — Потом еще принесу, на днях…

Мать замерла, потом медленно опустилась на стул.

— Ты… вчера ещё болтал про аэроклуб, а сегодня уже в грузчики… подался? — в её голосе дрогнуло что-то, но она быстро взяла себя в руки.

— Подработка, — я сгрёб в рот горячую картошку, чувствуя, как усталость понемногу отступает. — Надо же как-то помогать.

Она вдруг резко встала, хлопнула по столу ладонью:

— Да я тебя одна вырастила! Не для того, чтобы ты вагоны разгружал…

— Мам, — я прервал её, глядя прямо в глаза. — Я всё равно полечу. Но хочу делать это не с пустым желудком и не с пустыми карманами. Спасибо. что вырастила — вот я и вырос.

Тишина. На плите булькнул кипящий чайник. Мать медленно выдохнула.

— Завтра куплю тебе курицу, что ты там говорил? Грудку с нее надо срезать? Ох, начитался журналов всяких… — она повернулась к плите, но я успел заметить, как дрогнули её губы. — Только смотри… не закопайся там совсем. Отец твой тоже, в свое время…

Я пока что не стал спрашивать про отца, чтобы не вызывать подозрений. Может, я должен знать про то, о чём она говорит? Почему-то я его совсем не помнил. И память Сереги мне сейчас ничего не подсказывала.

После ужина я лёг в кровать, чувствуя, как каждая мышца ноет от усталости. Но мысли были не о боли. Они крутились, будто спутник, вокруг завтрашнего собеседования.

* * *

Утро заявило о себе тупой, накрывшей как тяжелое одеяло болью во всех мышцах. Я открыл глаза — и первое, что почувствовал, будто по мне проехал тот самый вагон с мукой. Каждое движение давалось с трудом, но когда я увидел на стуле аккуратно сложенные вещи для похода в аэроклуб, всё остальное отступило на второй план.

Скрипнув пружинами кровати, я поднялся, доковылял до тумбочки и щелчком включил радио. Из динамика полилась бодрая утренняя передача:

«Товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику! Приготовьтесь к первому упражнению…»

— Чёрт возьми, — скрипя зубами, я начал делать упражнения, чувствуя, как отзываются протестом мышцы спины и рук. Но через пару минут тело начало постепенно разрабатываться, а в голове прояснилось.

Холодная вода из-под крана обожгла лицо, смывая остатки сна. Из зеркала смотрел на меня парень с тёмными кругами под глазами, но с твёрдым взглядом.

— Сегодня твой день, — пробормотал я своему отражению.

Завтрак был лёгким — два яйца всмятку и стакан чая с куском чёрного хлеба и маслом. Мать уже ушла на работу.

Ну а я направился на стадион. Гудящие мышцы — не повод пропускать тренировку. Стадион дыхнул на меня прохладным утренним воздухом. Бежалось тяжело. Ноги были словно налиты свинцом после вчерашнего. Но я знал: это только первые круги самые трудные. К третьему дыхание выровнялось, а к пятому я уже сносно бежал, чувствуя, как усталость уступает место привычке.

— Так, хватит на сегодня. Тренька должна быть не в ущерб здоровью.

После вчерашнего сегодня больше подходил облегченный ее вариант — кровь разогнать.

Дома я принял по-быстрому душ, тщательно побрился «Невой», пару раз порезав нежную кожу. Надел приготовленные с вечера вещи. В последний раз поправил воротник перед зеркалом и вышел.

* * *

В коридорах аэроклуба сновали курсанты, кто-то нёс какие-то бумаги, кто-то спорил о чём-то. Я прошёл мимо кабинета той самой Шапокляк. Дверь была приоткрыта, но я даже не стал заглядывать внутрь.

Прошёл по коридору, считая кабинеты: «…тринадцать, четырнадцать… вот и пятнадцатый.» Я остановился перед дверью, глубоко вдохнул и постучал.

— Войдите! — раздался из-за двери знакомый голос.

Кабинет оказался небольшим, но просторным. У окна стоял массивный стол, заваленный бумагами, на стене висела карта воздушных трасс и портрет Гагарина. И за этим столом…

Я замер.

Передо мной сидел вчерашний майор, тот самый, которого я спас от пчелы. Только теперь на нём была не потрёпанная форма, а подогнанный китель с новенькими погонами майора.

Он поднял глаза от бумаг, и в уголках его глаз собрались смешинки.

— Здравствуй, Сергей, — он усмехнулся, видя моё замешательство. — Проходи, собеседоваться будем. Как и договаривались.

Я не мог оторвать взгляд от его лица.

— Так вы… вы же…

— Председатель приёмной комиссии? — он закончил за меня. — Да. Павел Алексеевич Крутов. Тот самый, чью жизнь ты вчера спас.

Он откинулся на спинку кресла, изучая мою реакцию.

— Ну что, космонавт, — его глаза блеснули, — давай посмотрим, на что ты действительно способен.

На столе перед ним лежала моя папка с документами. И я понял — сейчас начнётся самое важное собеседование в моей новой жизни.