Старая школа рулит - Дмитрий Ромов

— А как лучше доехать?

— На такси рублей семьсот, я думаю. В одну сторону. Зависит от загруженности. Ну, автобус вроде ходит какой-то.

— Ладно, спасибо, Илюха. Только смотри, язык за зубами, понял?

— Блин, Крас, только не наглей, ясно?

— Адиос, амиго.

На остальные уроки я не пошёл. На перемене вышел из школы и не вернулся. Зашагал по бульвару, у драмтеатра перешёл через Советский проспект и нырнул во двор к Четвёртой поликлинике, а дальше — в сторону городской бани.

Баня стояла на месте и даже внешне не изменилась. Я дёрнул дверь и вошёл в пахнущее берёзовыми вениками помещение. Прошагал через вестибюль и подошёл к буфету.

— Закрыто ещё, — не глядя на меня бросила тётка в белом халате и накрахмаленном, стоящем колом, марлевым чепце на голове.

Я усмехнулся. Такое чувство возникло, будто я не в будущее, а в прошлое перелетел, в глубокий совок. Правда буфет выглядел сейчас совсем иначе. Пивной кран, стойка, вывески, бутылки. Прибежище тех, кто живёт по принципу год не пей, два не пей, а после бани выпей.

— Я Кукушу ищу, — ответил я тётке.

— Кого? — скорчила она пренебрежительную физиономию. — Ты чего несёшь, шкет?

— Мне нужен Кукуша, — твёрдо повторил я.

— Шуруй отсюда, а то я тебе такую кукушу сейчас устрою.

Из двери за её спиной вышел толстый плешивый мужик с круглым тугим животом. Халат на его пузе не сходился, и оно торчало, как стенобитное орудие. Он настороженно оглядел меня, отодвинул бабу в сторону и упёрся руками в стойку. Толстые волосатые пальцы были унизаны перстнями. Синими, набитыми в разные годы.

— По этим пальчикам учебник истории написать можно, — покачал я головой.

— Тебе чё надо, шнурок? — прохрипел он.

— Кукуша кукует, а вор ворует, — усмехнулся я и глянул ему в лицо.

Он моментально покраснел, будто у него резко подскочило давление и остолбенел. Постояв так какое-то время, он порывисто повернулся к тётке.

— Иди, Люба… накладные проверь… Нам тут перетереть надо…

5. Ведь с тобой, мой мусорок, я попутала рамсы

Кукуша обвёл меня тяжёлым взглядом, и я заметил, как левое веко у него пару раз легонько дёрнулось.

— Ты кто? — со свистом просипел он.

— Что-то я не расслышал, — нахмурился я.

Он настороженно обернулся, проверив, удалилась ли Люба и, понизив голос ответил:

— Сколь вору ни воровать…

— А тюрьмы не миновать, — усмехнувшись, закончил я и показал на его чернильные перстни. — Всё, как по писанному, да, Кукуша? Чё? Я тебе говорил, что и с того света достану?

Он захлопал глазами, пытаясь понять, что же такое здесь происходит.

— Так как же это… Сергей Михайлович?

— Не рад что ли? — я засмеялся.

— Да что вы говорите такое! У меня же жизнь остановилась, после того, как вас схоронили… Вон, всё ж по рукам видать.

— Видать, — вздохнул я. — Всё видать. Но ничего, Кукуша, наше время пришло. Теперь мы им покажем.

— Только… не пойму я… как это так? Это ж… Не бывает так…

Он даже головой потряс, чтобы прибавить себе ясности. Я снова усмехнулся.

— Ладно, дядя Слава, не буду тебя больше за нос водить.

— Чё?

— Ну не Бешеный же я. Ты же сам видишь. Я его племянник.

Он резко поднёс руку, практически саданул себя по лицу и вытер взмокший лоб. У него всё лицо мокрым было.

— А как ты узнал тогда? — прохрипел он. — Это только он и я…

— От него и узнал.

— А лет тебе сколько? — с угрозой в голосе спросил он и рожа его стала дикой и даже немного жуткой. — Ты чё, додик, в натуре, от фонаря двигаешь? Ты чё елдачишь, ботало? Я ж те звякало твоё голыми рукам выдеру и в фуфло затромбую! Я ж тебя…

— Осади коней, Кукуша, — прикрикнул я. — Забыл, как Сергей Михалыч тебя малька малолетнего из дела вывел?

— И чё?

— А как помогал тебе, чтоб ты на твёрдую дорожку встал?

Он опасливо оглянулся.

— И то, как вы по Ахмату…

— Ладно-ладно… Тихо!

— Знаю, что не забыл, Кукуша. Он тебя тоже…

— Так он же…

— Пойдём на свежий воздух, там поговорим.

Он кивнул и крикнул напарницу:

— Люба, иди постой. Я скоро!

Мы отошли от бани и сели на скамейку под рябиной с нежными розово-жёлтыми листочками и тяжёлыми налившимися гроздьями.

— Короче. Все эти пароли и позывные для чего были? — с менторской ноткой спросил я и кивнул, в знак весомости своих слов.

— Так чтоб, если кто объявится от Бешеного… от Сергей Михалыча, то есть…

— Ну, вот я и объявился, а чё ты тогда кипишуешь?

— Так тридцать лет прошло с тех пор, а ты вон, пацан совсем. Как бы он тебе сказал?

— Я тебе сейчас все ваши дела с Сергей Михалычем по секундам распишу. Как ты ему помог Кокса взять, как втёрся к Мише Фармазону и чуть не погорел, и пришлось ему мозги вышибать, как Ахмата вели, да не взяли. Или могу сказать, как Бешеный пальчики твои из дела убрал, и ты из обвиняемого стал свидетелем. А знаешь, почему? Потому что он свет в тебе видел. Видел, что человеком можешь стать. Знал, что ты детдомовский, что некому за тебя слово замолвить…

— Хорош уже, — оборвал меня Кукуша, и тыльной стороной ладони вытер повлажневшие глаза. — Чё душу-то рвёшь? Если б не завалили его тогда Ширяевские… Как ты-то узнал, вообще? Тебя ещё и в помине не было тогда.

Я говорил правду. Хотел вырвать пацанёнка этого из трясины воровской, выдернуть из колеи. Помочь. Он тогда тощий был, как цыплёнок ощипанный. И голову набок держал. Он мне помог хорошо, и я решил ему тоже помочь. Он в те времена с кировскими тёрся, а батя у него авторитетным вором считался. Правда, всю жизнь по зонам мотался, а случайный отпрыск его в детдоме лямку тянул.

— Живой он, — сказал я. — Не умер Бешеный.

— Чё ты гонишь⁈ — вскочил со скамейки Кукуша.