Фантастика 2025-196 - Кирилл Станиславович Бенедиктов

Пазл из головоломных клочков оставался без сознания.

— Мы продвигаемся, это очевидно, — доложила Ри, затягивая тугой, как нервный узел, пучок на голове. — Но абсолютно не понимаем, чего не хватает.

— На этом этапе ты прекрасно справляешься, — похвалила её Самина.

— Робопсихологи недовольны сборкой. Им пока совсем не за что зацепиться. Дело в том, что я как инженер-кибернетик не обладаю тем, чего они ищут. Как я соберу то, о чём не имею представления? Есс Грекх говорит, что основные корреляты сознания все на месте, но толком не объясняет, что не так. Мы имитировали все механизмы и события, которыми сопровождается мышление человека. Но не работает — и всё тут. Ваше величество, этим должны заниматься исключительно люди. Те, кого вы называете безумными гениями, такие, каким был Гервин.

— Или Эйден. Но оба мертвы, и ты — лучшее, что у нас есть.

Последняя версия конвисферы личной помощницы Эйдена погибла в Бюро ЧИЗ, но она сохранялась перед каждым путешествием тщательнее хозяина. Её просто запустили как ни в чём не бывало. С одной стороны, никто лучше Ри не знал императора лично. И никто, кроме искинов, не мог ворочать такие массивы данных, оставаясь в своём уме. С другой, она была права. Не имея представления о самосознании ни одна конвисфера не могла узнать его, даже если бы её ткнули носом. На неё взвалили то, о чём спорили даже люди.

— Эйден превосходно справляется с элементарными заданиями искина на мышление и обучение, адаптируется к изменениям и применяет расхожие абстракции, — продолжала Ри и подкрепляла отчёт графиками, в которых Самина и Джур разбирали только цвет ломаных линий. — Но доктор Грекх требует от него воображение, волю, рефлексию, интуицию. То, что, по его словам, и отличает человека от машины. Всё, что доступно искину только в теории. Не говоря уже о юморе, сарказме, иронии. Что для меня, что для Эйдена, это только пустые слова, ваше величество. Перед нами по-прежнему лишь имитация разумного поведения, — подытожила она и поспешила уточнить. — По словам Есса Грекха, разумеется. Мне недоступно заметить разницу.

Совершенному коду Эйдена не хватало самого Эйдена, чтобы проклеить швы в мозаике его программы. Даже в лучших пробах Ри и Грекх не были уверены, что голография осознаёт, что делает. Где Эйден всё понимает, а где лишь выполняет алгоритм, который не способен понять.

Сквозь дверное полотно, увешанное снаружи табличками «Закрыто!», проникла голова конвисферы:

— Ваше величество, — позвал Самину новый искин, камердинер. — Там прибыла гломерида с Урьюи. Эзеров проводили во дворец, они просят аудиенции. Срочно.

— С каких пор в просьбе об аудиенции «нижайше» заменили на «срочно»? — возмутился Джур.

— Простите, ваше величество и ваше высочество. Они говорят, это касается сборки императора. Я счёл своим долгом немедленно вас разыскать.

Самина испустила долгий вздох.

— Передайте, пусть ожидают. Мне нужно провести время с детьми: у нас псовая охота, уроки балета и коллоквиум по астрофизике.

— Ваше величество, но эзеры в курсе, что принц и принцесса — младенцы.

— Да. Я знаю.

На видео из приёмной дворца Самину ждали эзеры. Двое рыжих в дипломатическом чёрном напоминали догорающие спички. И только одной был к лицу шёлково-кашемировый футляр. Что-то в её образе напрягло Самину. В коридоре она взяла герцога под локоть:

— Джур, притормози меня. Хочу бежать в приёмную очертя голову.

— Я тоже. «Касается сборки императора», ты обратила внимание?

— Да, да! Но Эйден сейчас уязвим как никогда. Нельзя показывать эзерам, что мы готовы на всё ради него.

— Если избегать минипорты, отсюда до приёмной в северном крыле часов пять пешком, — забалтывал её Джур, зная, как разжижают тревогу разговоры обо всём и ни о чём. — За один такой марш-бросок я превышу свой лимит на бестолковую физическую активность, установленную контрактом с кибернетиками.

— Лимит на бестолковую активность?

— Прогулки, спорт, подвижные игры, — пояснил герцог. — На Ибрионе давно нет надобности в поддержании формы. За это отвечают наноботы.

— Бред.

— Нет, не бред. С тех пор, как Эйден разрешил этот пункт в контрактах, всех как нарочно потянуло гулять. Он, кажется, собирался установить лимиты на ранний подъём, пунктуальность, чтение, изучение языков, сортировку мусора и чаевые: чтобы ибрионцы срочно этого захотели сами. Эйден говорил, в людях противление лимитам сильнее благих намерений. Даже если излишки обложить налогами. Но насчёт последнего, я надеюсь, он пошутил. И насчёт всего остального тоже. Как же я скучаю по его дурацкой манере острить на полном серьёзе!

Дорога через живописные дворики и сады заняла, как показалось Самине, целый час, но на деле прошло от силы минут пятнадцать. Занялся дождик: блестящая морось, которая на Ибрионе случалась как минимум раз в день. Из карманов Джура и Самины выскочили два люцервера — светильника в виде юрких ласок — вскарабкались на плечо и, подпрыгнув, раскрутились над головами, превращаясь в кольца нимбов. Люди шли всё быстрее, а кольца разгоняли над ними дождь.

— Я… нет, не могу, я всё-таки потороплюсь, — не выдержала Самина, и её рука скользнула с локтя Джура. — Только заскочу к малюткам, и сразу в приёмную.

— Да уж, иди. Чувствую, дурные вести в этом году исчерпали свой бестолковый лимит, настало время хороших.

Самина ступила на минипорт, фьють — и чёрное платье пропало в тёмной арке дворцовой веранды.

* * *

В приёмной озноб тряс меня сильнее, чем на улице, где сонно моросило в тумане. Ибрион оказался громадной прохладной планетой, очень зелёной, свежей и с гигантскими расстояниями от чего угодно к чему угодно, будь то полюса, континенты или соседние стулья в холле. Императорский дворец, где обитала её величество Самина Зури, не пожелавшая аристократической приставки к фамилии, обнимали сады, похожие на заповедные леса: такие кудрявые, бурные, сочные. В одну только приёмную, где нас оставили ждать, мог поместиться целый квартал Эксиполя. Мы кучковались втроём с Пенелопой и Крусом у колонны, которую натирал бот-уборщик. Якобы невзначай тыкаясь в наши колени, он намекал (очень по-ибрионски), что мы тут всем мешаем. Самине уже доложили, что дело касалось её супруга.

Мы смирно томились в собственном соку. Пенелопа полагала, что, согласно этикету, нас промаринуют часов тридцать. Из стенки в стенку метались конвисферы искинов. Один появился прямо