Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

Глава 29

Глава 29. Кир

Им с Варюшей повезло, и это было главным. Им повезло! А всё остальное Егора волновало слабо. Он смотрел на маленькое личико жены, сейчас оно казалось совсем детским, на нос, длинный, остренький (частый предмет его глупых и несмешных шуток — любопытной Варваре на базаре нос оторвали), на чуть приоткрытый рот — маленький рот на маленьком лице и на тоненькую ниточку слюны, сбегающую от уголка рта к острию подбородка.

Егор взял салфетку, лежащую рядом на тумбочке, и аккуратно промокнул лицо жены, вытерев и проступившую на лбу испарину, и эту мутную, неприятную дорожку.

Он почти не вслушивался в слова Мельникова, который стоял рядом. Ему и не нужно было их слушать, он и так знал, о чём говорит Олег: операция прошла удачно, прогноз благоприятный, и главное — они успели. Успели, хотя по всему успеть были не должны.

Операция у Вари была плановая, и, хотя диагноз и пугал (Егор как практикующий хирург и сам частенько сталкивался с выражением ужаса на лицах людей, которые слышали короткое слово «рак»), Мельников, ведущий Варю, не торопился. Егор Александрович — тогда его имя-отчество ещё не успели сократить до торопливого егорсаныча, часто произносимого на коротком выдохе, в одно слово, — Мельникову верил. Этот франт, с длинными музыкальными пальцами, со всеми одинаково высокомерный и заносчивый, творил чудеса. Егор тоже был неплохим хирургом, но именно что неплохим, не более, до гениальности Олега он никак не дотягивал.

— Варю ты б и сам прооперировать мог. Опухоль небольшая, метастазов нет. Я уверен, всё пройдёт штатно, — Олег, хоть и был младше Егора на пятнадцать лет, говорил ему «ты», на что Егор и не думал обижаться. И дело было не только в том, что Мельников в свои тридцать три года успел допрыгнуть до должности главврача, и не только в снобизме Олега, к снобизму тоже привыкаешь, дело было в том, что и за этим «ты», и за показной надменностью, и за чувством превосходства, которое Мельников никогда и не думал скрывать, за всем этим стояла надежда. Надежда, за которую люди часто цеплялись, как за последнюю соломинку, и за которую ухватился и он, Егор.

— Нет, Олег, не смогу. Не то, что боюсь, что рука дрогнет, просто не смогу.

Они стояли в коридоре, возле окна, огромного, в грязноватых подтёках снаружи. С их двести тринадцатого видно было лишь небо, голубовато-серое, монотонное, да узкая полоска тяжёлой и тёмной воды на линии горизонта. До одури осточертевший пейзаж.

Егор действительно не боялся, что дрогнет рука, и будь на месте его Вари другая женщина, он, возможно так же, как Олег, спокойно пожал бы плечами — рядовая же операция, но в том-то всё и дело, что Варя другой женщиной не была.

Егор Ковальков женился поздно, почти в сорок, и как-то нечаянно. Невысокий, худой, в молодости даже щуплый — такие как он и в тридцать лет со спины кажутся подростками, с рано наметившимися залысинами и большими некрасивыми руками, Егор у женщин популярностью не пользовался. Стеснялся, двух слов связать не мог и, махнув на себя рукой, полностью погрузился в работу, благо хоть работа доставляла удовольствие. Оперировал, частенько оставался на ночные дежурства вместо более удачливых в личной жизни товарищей, оставался охотно, по своей воле, потому что какая разница, на какой кушетке коротать ночи — в ординаторской или в своей холостяцкой квартире, если уж всё равно бок рядом никто не греет. И неизвестно, докуда бы он дошёл в своей аскезе, если б соседка по отсеку не сосватала ему Варю, маленькую, востроносую и некрасивую, похожую на юркую, испуганную птичку, и Егор сдался, сказал себе: ну пусть хоть такая жена, раз другой ему судьба всё равно не дала. Не обязательно же любить.

Он совершенно искренне так думал, подшучивал по-идиотски над ней, посмеивался, глядя, как краснеет кончик её острого носа, несоразмерно длинного на маленьком и некрасивом детском лице, и только когда Варе поставили страшный диагноз, вдруг растерялся, испугался больше, чем она, и однажды, вскочив посередине ночи с кровати, после нескольких бестолковых часов, проведённых без сна, вдруг понял, что любит. Любит эту женщину — маленькую, некрасивую, смешно краснеющую, не имеющую никаких особых талантов и достоинств, просто потому что она — его Варя.

Мало-помалу Егор успокоился. Даже когда перебирал дрожащими руками листочки с Вариными анализами и снимки в кабинете Мельникова, уже понимал, что почти спокоен — голова была ясная, и ум врача, острый и рациональный, быстро просчитывал все варианты. Да и мягкий голос Олега приносил облегчение. Мельников, этот спесивый гордец, жёсткий с подчинёнными, насмешливый с приятелями, при общении с пациентами и их родственниками кардинально менялся, словно сбрасывал надоевшую личину высокомерного позёра, обнажая то, что скрывается под ней — бережного и чуткого человека. Сейчас Егор был для Мельникова не подчинённым, а мужем пациентки, и Олег спокойно и чётко обрисовывал всю текущую картину, дополняя те рассуждения, что звучали и в голове самого Егора. И становилось легче. И даже плановость операции утешала, вселяла надежду.

Гром грянул неожиданно. Закон, в принятие которого никто не верил — у них в больнице уж точно, выстрелил Егору, что называется, в спину. В коридорах и в ординаторской шептались, ещё не зная, как правильно на него реагировать, но Ковалькову было не до этого. В мозгах билась только одна мысль — Варя, её операция, как же… что же теперь…

— Егор, — Мельников поднял на него глаза, запавшие, страшные, измученные бессонницею глаза на худом красивом лице. — Егор. Операция Варе будет сделана. Строго в назначенный день.

И Егор опять поверил.

Как Олегу это удалось, Ковальков так никогда и не узнал, но в больнице на двести тринадцатом операции шли вплоть до того самого страшного дня, когда там появилась бригада (кто-то метко окрестил этих убийц в белых халатах бригадами зачистки), и их мир изменился уже окончательно. Что там Мельников проворачивал для этого, какие бумаги подделывал, каких людей подкупал, для Егора, честно говоря, в те дни, да и в последующие тоже, было неважно. Он думал о Варе и, только когда операция прошла — «штатно», как сказал Мельников — Егор наконец-то выдохнул и снова почувствовал желание жить.

Ах, какое это было потрясающее, острое, пьянящее чувство. Какие там эпитеты и метафоры придумали поэты и прозаики,