Фантастика 2025-155 - Сергей Александрович Плотников

людей не тому, как стать лучше, а тому, как убедить себя, что ты уже самый умный, самый сильный и самый успешный. Лучше стать хотят — ну, может, десять процентов от всех людей. А в аффирмациях нуждаются остальные девяносто. На полном серьёзе собиралась запустить такой проект. К счастью, болезнь помешала.

— А почему «к счастью»?

— Да потому что. Разве это правильно? Что нормально заработать можно только на массовой деградации? Чаще всего засовываешь эту свою совесть куда подальше. Ну, хавает пипл — ему виднее. Не я, так тысячи других эту нишу займут. Но порой накатывает…

Наташа всхлипнула. Я ждал продолжения, глядя на неё снизу вверх.

— А самое, самое паршивое — то, что вся жизнь вот на это уходит. Делаешь что-то, делаешь… Пишешь, продвигаешь, стараешься, зарабатываешь деньги на жизнь… А вся жизнь — это всё равно работа и только работа. И вдруг — бах! — Наташа хлопнула в ладоши. — Диагноз. И паника. И пожить не успела, и ничего хорошего в жизни не сделала. Как будто втолкнули тебя в переполненный клуб. Свет мигает, музыка грохочет, вокруг прыгают потные тела… Ты идёшь, идёшь через это всё, ничего не понимая, толкаешь какую-то дверь, выходишь, и тебе говорят: «Всё. Это и была жизнь». А я только и добилась, что не упала под ноги тем, кто под музыку прыгают.

Тут вдруг открылась соседняя дверь и выглянул пожилой мужчина в таком же халате. Он строго посмотрел сквозь очки на меня, потом — на Наташу.

— Уважаемые, — сказал он хорошо поставленным, как у лектора, голосом, — тут, между прочим, люди возноситься пытаются. Вы не могли бы переместиться в номер со своими проблемами?

Из той же двери выскочил Ван. Окинул взглядом сцену, кивнул и мягко нажал клиенту на плечо.

— Всё холосо, они уже уходят.

Клиент скрылся. Ван напоследок метнул в меня красноречивый взгляд и закрыл дверь. Коридор опустел.

— И правда… — Я, кряхтя, поднялся на ноги. — Чего это мы.

Наташа, осушив рукавом халата слёзы, отступила в глубь номера, приглашая меня войти.

Внутри я первым делом поставил чайник.

— Что ты делаешь? — устало спросила Наташа, усевшись на кровать.

— Чай. Если верить мемасикам, нет ничего лучше для успокоения души, чем чай с вкусняшками. Кстати насчёт вкусняшек… — Я открыл холодильник под столом и издал торжествующий крик. — Живём!

— Что там? — нахмурилась Натала.

Я показал ей «Смоленский пряник».

— У меня на мёд аллергия. Меня в детстве раз мама от простуды мёдом лечила — так я потом в реанимации…

— Это при жизни. А сейчас можно.

— Точно?

— Ну да. А что может случиться?

С ответом Наташа не нашлась. Хмыкнула, выразив таким образом умеренную заинтересованность в проекте чаепития.

— А что плохого? — спросил я, разрывая чайный пакетик.

— В чём?

— Ну, в этих книгах-пустышках, как ты выражаешься.

— А разве это не самоочевидно?

— Нет. Чёрный или зелёный?

— Зелёный. — Я, кивнув, бросил вскрытый пакетик чёрного чая в чашку, которую определил для себя. — «Что плохого»… Ну, если ты в школе учился, то понимаешь, что были такие чуваки: Пушкин, Толстой, Достоевский. Которые что-то реальное делали. Понимаешь? Хорошее, настоящее. Которые, блин, человека от тьмы — к свету двигали. Рассказывали о том, как стать лучше, а не просто лелеять свои драгоценные комплексы, убеждая себя, что ты идеален.

— Ну, спорно, как по мне. — Я положил во вторую чашку пакетик зелёного чая и аккуратно разломал пополам пряник в упаковке. — Насчёт Достоевского. Что он рассказывал, как стать лучше. Он этого, по-моему, сам не очень понимал. Вот как упасть на самое дно и охренеть от такого финала — это да, это мог. Но в целом, ок, я тебя понял.

— Так ведь читатель-то, на примере героев, понимал, как точно не надо, как точно — только на дно…

— Говорю же: понял. Ну, и?

— Ну, и вот. А у меня — что? У меня — зачем?..

— Хм. — Я аккуратно разорвал упаковку переломленного пряника. — Слушай, ну… Я понимаю, когда тот же Достоевский себя с Толстым сравнивает. Или наоборот. Или, там, Тургенев — с ними обоими… Но ты-то тут с какого боку?

— В том и дело! Ни с какого!

— Тысяча извинений, но тогда не вижу повода для расстройства. Я вот вообще не парюсь, что у меня нет такой мускулатуры, как у Шварценеггера. Если бы с пяти лет гантели тягал ежедневно — тогда, наверное, парился бы.

Чайник закипел и щёлкнул, выключившись. Я разлил кипяток по чашкам.

— Меня парит то, что мои книги не делают людей лучше. Они делают их хуже. Обеспечивают деградацию.

Я подвинул чашку к Наташе, она взяла её за крохотную ручку тремя пальцами. Поднесла к губам, подула.

— Я, конечно, не профессионал, но мне кажется, что твои книги вообще, скажем так, не «делают людей». Ни лучше, ни хуже.

— Слабое утешение. Хоть зла не сделала — и на том спасибо. В ноль вышла. И цена моей жизни — ноль.

— Наташа, ты писала тупо развлекательную литературу. Если какие-то дебилы, зачитываясь ею, становились ещё дебильнее, то ты в этом виновата так же, как производитель столовых ножей в том, что эти ножи чаще всего используются в качестве орудия убийства. Я вот каждый день, блин, решаю вопросы если не вселенской важности, то где-то около того… Почитал полчаса твою книгу — и, знаешь, даже как будто мозги перезагрузились. Выдохнул немного. По субъективным ощущениям, сильно не деградировал.

— Ну, это ты. — Наташа отпила чаю, поморщилась и протянула руку за пряником. — А сотни и тысячи других…

— Знаешь, пару месяцев назад я бы, может, с тобой согласился. Но с недавних пор моё мировоззрение сильно поменялось. Человек — каждый человек! — сам отвечает за свою душу. Сам волен выбирать, чем её кормить. И плоды всех своих решений пожинает тоже сам. Такая вот жестокая правда. В конце, у последнего порога, уже ни на кого ничего не свалишь. Но! — Я поднял палец. — Твоё чувство вины, вообще ни на чём не основанное, возможно, тебя спасло.

— Это как? — Наташа откусила от пряника.

— Ты жизнь положила на то, чтобы деньги зарабатывать, ничего, кроме работы, не видела. Всё время надо было ещё,