По прозвищу Святой. Книга вторая - Алексей Анатольевич Евтушенко

— Почти девятьсот километров. Это без дополнительных баков.

— До хрена, — сказал Максим, и КИР с ним согласился.

Дальше им стало не до разговоров, потому что «худые» приблизились и атаковали советские самолёты.

КИР оказался прав, это была UG 52 — на бортах истребителей, помимо крестов, красовалась эмблема эскадры — чёрно-красный щит с мечом, обращённым остриём вверх и стилизованными крыльями вместо гарды.

Двадцать три плюс семнадцать — это сорок.

Сорок против девяноста — это соотношение 1:2,25.

При самом-самом оптимистичном раскладе. Потому что советские бомбёры СБ-2 против «фридрихов» не пляшут. В особенности, если их в три раза меньше.

Семнадцать «ишачков» дрались отчаянно, стараясь защитить бомбардировщики. Но что они могли? И-16 проигрывал Bf-109 °F практически во всём: скорости, потолке, вооружении. Единственное, в чём он превосходил немецкий истребитель — это маневренность. Но при таком численном превосходстве никакая маневренность не поможет.

Через десять минут боя немцы сбили восемь СБ и три «ишачка», сами потеряв при этом шесть истребителей.

Ещё через пять в воздухе осталось двенадцать СБ и столько же И-16.

Этим двенадцати бомбёрам удалось прорваться к цели и сбросить бомбы на колонну.

Внизу горело и взрывалось.

Во время атаки был потеряно ещё три бомбардировщика и два «ишачка».

Осталось девятнадцать наших, считал про себя Максим. А было сорок.

Немцы не досчитывались уже семнадцать самолётов. Три из которых сбил Максим, доведя счёт своих личных побед до восьми истребителей.

Но боезапас почти на нуле, топливо тоже заканчивалось, а крылья были изрешечены вражескими очередями. Верный «ишачок» пока тянул, но сколько он ещё выдержит, Максим не знал.

Нужно было что-то делать, но что?

Девятнадцать против семидесяти трёх.

Безнадёжно.

Оставшиеся в живых СБ, отбомбившись, легли на обратный курс, набирая высоту. «Мессеры» не отставали. Ещё один СБ и один «ишачок», задымив, пошли к земле. Лётчики покинули горящие машины, и четыре парашюта раскрылись внизу, под Максимом.

Выживут, если повезёт.

На выходе из «мёртвой петли», сверху, Максим атаковал «мессер» пристроившийся в хвост советскому бомардировщику. Короткая злая очередь пришлась точно по кабине «Фридриха». Немецкий лётчик был убит на месте, и самолёт пошёл к земле, сваливаясь в штопор, выйти из которого ему уже было не суждено.

Есть девятая победа!

— Да ты настоящий ас, — похвалил КИР. — Только что у нас с патронами?

— … .ц у нас с патронами, — честно ответил Максим. — Кончились.

— Что будем делать?

— То же, что и всегда. Драться!

Однако драки уже не получилось.

При попытке Максима рубануть винтом по хвосту удачно подвернувшегося «мессера», его самолёт попал под очередь из немецкой пятнадцатимиллиметровой авиационной пушки, которыми, помимо двух пулемётов, были оснащены Bf-109 °F, и загорелся.

Снаряды разнесли капот и двигатель, самолёт потерял управление и пошёл к земле.

— Прыгай, — заволновался КИР. — Это, конечно, совершенно не моё дело, но напомню, что с твоей гибелью погибну и я.

— Спокуха, — ответил Максим, на которого неожиданно напало какое-то бесшабашное злое веселье. — Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела.

Он вышел из сверхрежима, отстегнул ремни, опёрся руками о края кабины и выбросил себя из самолёта.

Стукнулся боком о крыло, перевернулся и в следующее мгновение провалился в пустоту.

Максим прыгал с парашютом — это входило в программу подготовки космонавтов. Прыгал, и не раз. Прыгал летом и зимой. На ровное травяное поле, на песок пустыни и заснеженную тайгу. Но одно дело лёгкий удобный парашют-крыло конца двадцать первого века, снабжённый прибором принудительного раскрытия и совсем другое — парашют лётчика образца сорок первого года. Старый добрый ПЛ-3М, как, наверное, мог бы кто-то сказать.

Но только не он, это будет слишком фамильярно и не соответствовать истине, потому что с таким парашютом он не прыгал никогда. Только в кинохронике видел.

Хотя принцип у всех парашютов одинаковый.

Зачем нам принудительное раскрытие?

Мы и сами с усами.

До земли чуть больше тысячи метров.

Значит, обычная трёхсекундная задержка.

«Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», — сосчитал он про себя, сгруппировавшись.

С силой потянул кольцо.

Рывок. Белый купол парашюта раскрылся над головой.

Максим ухватился за стропы и закрутил головой.

Воздушный бой продолжался выше и южнее.

Отбомбившиеся «катюшки» набирали высоту и уходили на запад. «Мессеры» продолжали наседать, но уже не так рьяно. Было видно, что их боевой азарт выдыхается. Во-первых, наши — и бомбёры, и истребители — продолжали яростно огрызаться. Во-вторых, у многих «фридрихов» явно закончился боезапас, и они покидали пространство боя. В-третьих, топливо в баках немецких самолётов тоже не бесконечно, а на базовый аэродром у Белой Церкви им возвращаться гораздо дальше, чем нашим.

Будем считать, ничья.

Северо-западный ветер сносил Максима к лесному массиву юго-восточнее Лохвицы.

Удачно, подумал он. Лес укроет. Пока ещё укроет. А там посмотрим. Самое главное, чтобы никакому фашисту не пришла в голову мысль поохотиться за одиноким советским лётчиком на парашюте. В этом случае он ничего не сможет противопоставить врагу. Совсем ничего.

— КИР, — позвал он, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

— Здесь.

— Кто внизу — наши или немцы?

— А вот хрен его знает, — честно ответил КИР.

— Как это? Ты искусственный разум или где?

— Ну, я же не всемогущ. Обладаю только той информацией, которой… обладаю. Тебе напомнить, что наш удобный цифровой мир остался далеко в будущем?

— Ладно, не лезь в бутылку, это я так шучу. Нервы.

— Шутит он… Предупреждать надо. Одно могу сказать. По моим данным, Лохвицы немцы взяли вчера. В этом районе пытаются вырваться из котла части из разных армий. Пятая, тридцать седьмая, двадцать первая, двадцать шестая. Ты это и сам знаешь, вы же к ним на помощь и летели.

— Хочешь сказать, что внизу могут быть как наши, так и немцы?

— Именно это я и хочу сказать.

— Спасибо. Родной отец не смог бы меня утешить лучше, чем ты.

— У Стивенсона была «родная мать», — заметил КИР [2].

— Зануда.

— От зануды слышу.

Лес приближался.

Сверху было хорошо видно, что осень уже плотно вступила в свои права — жёлтые, оранжевые, красноватые пятна различных оттенков смело мешались с зелёными, создавая внизу красующийся под солнцем сплошной ковёр листвы. Пока ещё ковёр. Скоро он опадёт на землю, побуреет под дождями, а там и зима с её снегами и морозами.

На ум пришли строчки песни из фильма «Котовский», до съёмок которого