Лётчик: Лётчик. На боевом курсе! Под крыльями Босфор - Владимир Владиславович Малыгин

полированными спинками. На стене прямо по центру висит икона, под ней георгиевская лента в полстены с георгиевским же крестом. Во всех углах фикусы и лимонные деревья с круглыми, аккуратно стриженными кронами, в больших деревянных кадках. С высоты межоконных проёмов строго глядят портреты императора и царской семьи вместе с великими князьями. Окна удивили рулонными шторами. А вот люстра в центре столовой простая, двухъярусная. Внизу матерчатый абажур, а над ним несколько изогнутых рожков с плафонами. Сверкает серебром и мельхиором посуда, солнечные лучи отражаются на гранях хрустальных бокалов, рюмок и стаканов. Накрахмаленные салфетки, цветы в драпированных белой бумагой горшках на каждом столе, высокие вазы с яблоками и виноградными гроздьями, полные пока графинчики и бутылки с чуть прикрытыми пробками. И подающие тарелки молодые солдатики. У нас официанток не имеется.

Среди присутствующих мелькнули редкие аксельбанты, блеснули позолотой несколько кортиков. Хорошо, что я свой прицепил к ремню, а то ещё сомневался, брать его или не брать. Увидел Андрея с точно таким же и плюнул на сомнения. А вот огнестрельного оружия не принято в собрание брать. Кстати, свой наган я нашёл на самом дне чемодана. И на аэродроме я никого с оружием не видел. Кроме часовых, само собой разумеется.

Сегодня день простой, праздников нет, поэтому вокруг все свои. Моё место за столом рядом с Вознесенским. Хотя здесь это выбивается из неких негласных правил. Обычно все садятся вперемешку. Унтера со старшими офицерами, лётчики с механиками, вольноопределяющиеся… Те вместе с докторами обычно сидят. У каждого своё, закреплённое только за ним место.

Чувствую себя немного не в своей тарелке. Приходится как-то выкручиваться со всеми этими вилками и бокалами. От спиртного отказываюсь наотрез, невзирая на дружеские подначки Андрея. Мне завтра летать. Впрочем, как я позже заметил, на это дело особо никто не налегал и вином не увлекался. Зато вскоре общий чинный разговор разделился на несколько отдельных и полился непринуждённо и просто.

Я в основном старался отмалчиваться, да меня особо и не тревожили разговорами, не надоедали вопросами и не требовали ответов. А потом народ потихоньку потянулся в гостиную, замурлыкал негромко рояль, запела мандолина. Примостился за спинами в сторонке у стеночки, спрятался за фикусом, постоял ещё немного, вживаясь в атмосферу и ушёл по-английски, не прощаясь. Да и не с кем мне было прощаться. Андрей, как всегда, собрал вокруг себя небольшую компанию, оттуда периодически был слышен задорный и громкий хохот, остальные тоже разбились по группкам. Вот инженера я не увидел. Наверное, командир рассказал ему о нашем с ним разговоре – и тот поскорее помчался навёрстывать упущенное? Попутного ветра ему в спину.

Внизу снял с вешалки фуражку, кивнул дневальному у дверей и вышел на вечернюю улицу. С наслаждением вдохнул свежий воздух, расправил плечи и неторопливо зашагал к центру города. Времени впереди ещё много, ночи стоят белые, можно прогуляться перед сном, на город посмотреть, ну и себя показать. Опять же всё буду ближе к съёмной квартире. Да и съеденный ужин перестанет на ремень давить.

Красивый город. Посередине мощённой булыжником мостовой серебрятся металлом трамвайные рельсы. Цокают подкованными копытами сытые кони, везут солидно и неторопливо своих пассажиров. Город зелёный, с парками и скверами, в зарослях обильно цветущей сирени, с многочисленными цветочными клумбами. Здания поражают разнообразием и формой. Красный кирпич перемежается с гранитом и деревом, хватает и вездесущей штукатурки.

И горожане. Глаза разбегаются от непривычной мне одежды, от пышных длинных женских юбок, обилия белых зонтиков в руках. Сердце начинает стучать чуть поспешно – не выдерживает быстрого, но, к счастью, кратковременного обстрела женскими взглядами. Одёргиваю себя, ещё свежи воспоминания о былом, хоть и удаляются они в прошлое с каждым прожитым днём всё дальше и дальше. Жизнь продолжается, и возврата к минувшему нет.

Много прогуливающихся парочек самого разного возраста и достатка. Откуда-то звучит музыка, впереди играет духовой оркестр. Впрочем, я быстро привык к новым и необычным для меня одеждам, к её пышным формам и вскоре начал замечать и другое. Простенькие костюмы не столь состоятельных горожан, изредка мелькающие однотонные и не привлекающие особого внимания бедные рубахи и такие же штаны совсем уж простого люда, и вездесущую юркую босоногую ребятню с окраин. Среди праздно прогуливающегося народа сразу можно было выделить людей в форме и городовых, внимательно следящих за этой мелкой босотой. Если первые величаво и солидно прогуливались, таким образом подавая себя обществу, то вторые усердно несли службу.

Поглядывали и на меня. Признаюсь, было интересно, даже грудь каким-то неведомым образом развернулась, плечи расправились, и подбородок гордо поднялся над горизонтом. Но больше в форме в город выходить не стану, потому что приходилось довольно-таки часто козырять встречным офицерам старшего и среднего звена. То я тянул руку к виску, приветствуя старших по чину, то приветствовали меня, и я снова вскидывал прямую ладонь к фуражке, стараясь сделать это красиво и с особым шиком. Как учили. Хотя это я привередничаю. На самом деле офицеров в городе осталось немного. Перед самым нашим приездом все три полка отправили, как всегда на лето, во Владимирский лагерь. В городе остались немногочисленные дежурные составы. Поэтому нам и получилось так удачно воспользоваться освобождённым на лето казённым офицерским жильём. Но человеческая натура предпочитает везде искать хоть какую-то выгоду, особенно когда денежное содержание оставляет желать лучшего. Многие офицеры, и я в том числе, отказывались от казённого и снимали частное жильё, получая так называемые квартирные деньги. Сумма определённая и неизменная, а саму квартирку можно подобрать поскромнее и попроще, сэкономленные же в результате этого деньги потратить на книги по военному делу, на пошив обмундирования или на офицерские так называемые встречи. Гулянки, если по-простому.

Однако два крайних дня у меня выдались слишком уж суетливыми и напряжёнными. Пошёл неторопливо сначала по Кахановскому бульвару, свернул на Стенную улицу и прошёл коротким Поганкиным переулком на Великолуцкую улицу. Дошёл до просторной торговой площади, посмотрел издалека на памятник Александру Второму. Близко подходить не стал, смутило большое количество прогуливающихся. Впереди и чуть левее величественной громадой стоял Троицкий собор, подпирал куполами низко парящие редкие облака. Ещё чуть левее и ниже просматривался круглый купол Благовещенского собора. В следующий раз обязательно дойду и всё подробно рассмотрю, потому что скоро его не станет, взорвут большевики в тридцатых годах. Мол, не имеет он никакой исторической ценности. М-да… весь мир до основанья разрушим…

А справа от Троицкого собора острым шпилем стремилась в небо Троицкая, или Часовая башня. Где-то там слева, за этим