Либелломания - Н. Мар

— Задела тебя Бубонна? — пробормотала Злайя, вглядываясь в мои сжатые губы. — Джио самодур, ты же не виновата, что твой дядька и все, кого он сподвиг бежать с Урьюи, так и прижились на Алливее. А какие речи толкали! Да мы… да мы создадим фронт диастимагов, мы ударим, когда они не будут ждать, мы всех освободим… Их и отпустили. Но уж конечно, хотят ли бессмертные гореть за нас? Разве что сумасшедшие вроде Джио да тебя, да ещё… которых по пальцам пересчитать.

— Бубонна… умеет она коротко и без обиняков. Да, я вместе со всеми ждала дядю Лешью и Волкаша с ответным ударом. А теперь знаешь что? Я больше не хочу войны. Только не здесь. Мы только дышать начинаем, и опять? Не будет лёгкого пути, злодеев побьют только другие злодеи. Я их видела. Я тоже им была. Мы согнули злодея силой, но нельзя поставить его на колени не испачкав руки. Можешь мне верить, я поставила. И что натворила потом? И если опять война, достанется не только тем, кто виноват, не по адресу, а всем подряд. Прайд Сокрушителей взять: они своих не пожалели, а нас пожалеют? Об имперских методах вообще молчу. Может, и лучше, что нас просто оставили в покое.

— Думаешь, уживёмся?

— Там, в небе — до чёрта планет, где расы ненавидят друг друга!

Злайя выпрямилась, как на колу, и завертела головой, но Бубонна уже ушла, и мою ересь никто не слышал.

— Ты пацифист, — грустно улыбнулась Злайя.

— Злостный.

— Битый пиксель на экране фильма о войне. Только ты не говори так ни с кем, слышишь? Дойдёт до Джио — он тебя со свету сживёт.

— Молчу. Но скажи, что ты не такая. Я хочу, чтобы ты спокойно вырастила здесь детей. И чтобы, может быть, когда-нибудь и я.

— Отболело? — тихонько спросила она.

— Шесть лет прошло.

— Я думаю… ты прости, но я думаю, хорошо, что личинка погибла.

Я кивнула на автомате. Этот разговор я никогда не поддерживала.

— Ты… Ты и сейчас уверена, что правильно сделала? Пойти наперекор примуле… Оставить ребёнка от него… Даже не ребёнка, личинку.

— Да.

Тем вечером я пешком, сняв опять туфли, пришла по норковой траве прямо в Пропащий овраг. Там был покой, живой покой. Ни ветерка, ни звука, ни движения. Только запах земли, воды и лесных ягод. В это время года солнце, едва зайдя за горизонт, возвращалось назад и, словно подумав, снова катилось спать. Этим чудом мы были обязаны особенности прохождения Урьюи своего перигелия, когда скорость полёта вокруг солнца превышала скорость вращения планеты. И хотя это не время поворачивало вспять, но мысли вернулись на шесть лет назад.

* * *

Через два месяца после возвращения с Кармина я потеряла сознание прямо на улице, по пути из лавки домой. Я жила в Крестовичном отшельфе под присмотром кузенов, сыновей дяди Лешью. Тогда ещё наши верили, что Лешью Лау соберёт тыловой фронт, и все шишки за поражение доставались мне. Хотя бы эзеры с диастимагами не связывались. Только ошейник с диаблокатором надели и под страхом смерти запретили появляться в городах. Но кровь брали со всех одинаково. Никаких поблажек. Поэтому я была уверена, что обморок от истощения, и очень удивилась, увидев у своей постели примулу отшельфа. Она сидела при всём параде, раскинув юбки, палантин и бусы по креслу напротив.

— Это бывает, Эмбер, — заботливо подалась ко мне примула. — Тебя никто не винит, он, конечно, изнасиловал. Эзеры животные. Но иногда… очень редко… беременность происходит. Лежи! Эмбер!

Я так резко вскочила, что упала опять. Очнувшись, обрадовалась было, что это кошмарный сон или голодный бред, но примула сидела там же, только к ней присоединились доктор и кузены. У меня отнялись руки и ноги, высох язык.

— Срок, к сожалению, слишком большой для аборта, — продолжала примула. — Сейчас доктор не располагает возможностью проводить операции. Ты должна пообещать, что до дня родов не попытаешься сама избавиться от плода. Это опасно. Пообещай!

— Ладно, — одними губами произнесла я.

— Остался месяц. Никто не узнает: беременность личинкой не видно снаружи. А после мы всё уладим. Сожжём ублюдка вместе с плацентой и закопаем пепел. И ты забудешь об этом, будто ничего и не было. Всё поняла?

— Да…

— А пока, чтобы не вызвать кривотолки этими обмороками или ещё чем, кузены проводят тебя в мой глобоворот и будут присматривать до срока. Ни ногой из комнаты! Если в отшельфе узнают, что ты понесла от таракана — брюхо вспорют! И на весь род позор.

Ночь я лежала, как покойник, с открытыми глазами, уставившись в одну точку. А утром, под конвоем двух кузенов, шла по узкому мосту над пропастью к месту заточения. Мост был из стекла с магнетронным напылением, а под ним собрался туман. И казалось, что мы идём по воздуху, прямо по облакам. Глобоворот примулы вращался в центре густого поля голубых позабудок, которое издалека можно было принять за море. Странно, память смыла краски с тех дней, только позабудки я запомнила. Остальное, как монохромный фильм на обожжённой плёнке, порвалось, смялось и растеряло детали. Меня заперли в комнате без острых предметов. А на третью ночь, когда глобоворот повернулся моей комнаткой к звёздам, я вскрыла замки косточкой бюстгальтера, выбралась через окно, смяла голубые позабудки и убежала по облакам прочь. На границе отшельфа я остановилась у рощи молодых деревьев. Это было наше кладбище. В специальный контейнер с телом по традиции бросали одно какое-то семечко. Когда оно прорастало, то можно было навести комм, и специальное приложение, с точностью определяя, чьё дерево, создавало голографию живого человека рядом. Для мамы, папы и Чиджи просто посадили семечки, да и они едва проклюнулись, но я попрощалась с каждым.

Какой-то добрый малый вёз рефрижераторы с кровью в город Каракурск, подкинул и меня. По пути трясло и тошнило. Да ещё оказалось, что Каракурск по велению эзеров переименовали в Таракас. Плана у меня не было никакого совершенно. Только утаённый от кузенов и примулы потёртый полис Бритца. Тот самый, который он дал мне перед боем шиборгов на Кармине. Я добралась до ближайшей больницы и свалилась от боли прямо на стойке в приёмном. О, как они