Гримус - Ахмед Салман Рушди

вы и без меня это знаете, сэр, – ответил Вергилий Джонс, забираясь в раковину формальности. – Бесплодие. Бесплодие. Вот о чем я еще не сказал. Такой трагический побочный эффект Напитка Жизни. Среди этих забытых богом скал вы, голубчик, не встретите детей. Мы все бесплодны, каждый из нас.

И вы в том числе.

В голосе мистера Вергилия Джонса зазвучала горечь. Взлетающий Орел зашагал к хижине. Вергилий Джонс остался стоять в глубокой задумчивости, ломая между пальцами тонкие веточки дерева.

XIV

В нормальных обстоятельствах Взлетающий Орел наверняка питал бы к миссис О'Тул, несчастной женщине-калеке, инстинктивное сочувствие. Он сам, в свое время признанный уродом, немало натерпелся из-за безжалостных шпилек общества; у них с ней было много общего. Но взаимной симпатии не возникло. Если, по словам Вергилия Джонса, на гору Каф невозможно было (или не следовало) подниматься без опытного проводника, то без слов было ясно, кто мог стать таким проводником. Взлетающему Орлу не терпелось продолжить поиски, и он снова и снова пытался придумать способ убедить мистера Джонса отправиться вместе с ним. Неудивительно, что Долорес была сама не своя; неудивительно, что она отвернулась от него, хотя вначале встретила его так вежливо и дружелюбно.

Может быть, стоит предложить и ей пойти с ними? Возможно, это самое правильное решение, сказал себе он. Если она не пойдет, придется признать, что Взлетающий Орел и миссис О'Тул должны стать врагами. Выход был вроде бы найден, но его тоску это не разогнало.

XV

О, какая это была замечательная вещь – сундук, огромный, затянутый паутиной, но такой удобный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла, как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой – и былые радости и горести снова омывают тебя, ничего не изменилось. Перст движется, и пишет, и движется дальше. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Настоящее – это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое, словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой щелью. Вот они, свечи, преданные слуги божьи, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто меняется, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты, как прах, они уже наполовину рассыпались, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Вергилий, названный в честь поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь – желтеть и рассыпаться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер: она представляет его перед собой и вот он здесь – ни желтизны, ни пыли, – и тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, его мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все по-прежнему. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горб, как у верблюжки. Она la belle dame aux camelious. Никакой пощады. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз аве мария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь неизменный, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве, толстяка с римским именем, вергилий вергилий, дай мне скорее ответ. Я с ума схожу, так сильно я люблю тебя. Как он может от меня уйти, за что мне такая мука? Все раны закрылись здесь, боль уже почти ушла, и здесь он в безопасности, у меня в безопасности, да будет все так изо дня в день. Никакой орел не унесет его прочь в своих когтях, не вернет его к прошлому, прошлое незыблемо, в него не зайти снова, оно неподвижно и желто, оно рассыпалось, прошлое. Только перст все движется и пишет. Закрой сундук, убери с глаз долой свои детские вещи, все решено, и он останется, и все останется как было навсегда навсегда навсегда ничего не изменится и так будет всегда и мы вергилий и долорес будем навеки склеены любовью. Бедный маленький могильщик джонс, сколько он всего позабыл, груз прошлого лежит у него на плечах, и благодаря этому грузу настоящее не изменится. Вергилий, вергилий, дай мне скорее ответ. Вот так, закрой сундук, в нем ничего не меняется, все по-прежнему, замерло. Погладь его и будь благодарна. Теперь я готова погладить его. Погладь, и дело с концом.

Она подмела в доме и убрала со стола, свернула циновки и вытерла пыль с кресла-качалки, раздула очаг, положила в котел свежие коренья и налила воду. И взялась стряпать обед – на двоих. Их будет здесь только двое, незыблемых, как скалы, неизменных, как эта комната, Долорес О'Тул и Вергилий Джонс, Вергилий О'Тул и Долорес Джонс, Вергилий Долорес и Джонс О'Тул, Вергилий О'Долорес и Долорес О'Вергилий. Как два чудака: Уильям Фицгенри и Генри Фицуильям. Не прерывая работы, Долорес О'Тул усмехнулась.

Когда призрак появился в дверях, она его не сразу заметила. Призрак, высокий и светлый, остановился в нерешительности в дверях хижины, не зная, как объяснить Долорес свои затруднения. Она продолжала стряпать, не обращая на него внимания, – и тогда он вежливо кашлянул.

Она мгновенно обернулась к двери, и слово «Вергилий!» уже растянуло ее губы, да так и застыло. Ее рот открылся и начал беззвучную работу: она закричала, но не раздалось ни звука. Долорес начала медленно пятиться и отступала, пока не наткнулась на сундук.

– Миссис О'Тул? – спросил призрак. – Вы не заболели? Вы бледнее смерти.

Ужас наконец достиг ее сердца. Она рывком откинула крышку сундука и запрыгнула внутрь. Быстро, разбрасывая содержимое, нашла то, что нужно и вскинула руку с зажатым в ней