Фантастика 2025-155 - Сергей Александрович Плотников

Мы с Изольдой переглянулись. Трясти обоих начало одновременно. И кто-то должен был что-то сказать.

— Значит, мы на правильном пути, — сказала Изольда.

— А ты сомневалась? — заставил я себя усмехнуться. — Путь в Вязьму не может не быть правильным.

* * *

— Будьте осторожны, поезд отправляется!

Двери вагона мягко закрылись. Поезд тронулся — так же мягко и деликатно. На табло появилась бегущая строка: «Следующая остановка — Вязьма».

Мы с Изольдой сидели в самом начале вагона. Кресел перед нами не было, соответственно, не было и откидных столиков. Зато места много, можно свободно ноги вытянуть. При моем росте — весьма актуально. Хотя ехать не так уж долго, «Ласточка» идет всего около двух часов.

Когда десять лет назад я переехал из Вязьмы в Смоленск, путь на родину представлял собой серьёзное путешествие, занимал чуть ли не целый день. А сейчас, не успели тронуться — табло уже показывает 134 километра в час! До Москвы и то всего четыре часа. Удобно. И поезд — не чета тем, что были когда-то.

Широкие удобные кресла, чистые туалеты с набором всего необходимого, кондиционеры, кулеры с горячей и холодной водой. Проводники возят по проходам тележки, предлагают напитки и еду. По сравнению с тем, что было десять лет назад — небо и земля.

Из тех времен в памяти остались духота летом и холодина зимой, грохот, адские межвагонные двери, живущие своей жизнью — то заклинит так, что без динамита не откроешь, то катаются туда-сюда, стремясь отхватить тебе какой-нибудь жизненно важный орган. Прокуренные, хоть топор вешай, тамбуры — в которых теоретически курить запрещено. Охрипшие от ора на пассажиров проводники — злые, как черти.

Общий вагон граждане пассажиры традиционно брали штурмом. О том, чтобы занять место на багажной полке, молодому парню вроде меня нечего было и мечтать. Баловни судьбы, пробившиеся в вагон первыми, забивали полки до того стремительно, что казалось — поезд приходит на станцию уже набитым под завязку. Разместить в ногах рюкзак с барахлом так, чтобы к концу поездки нормально передвигать ноги — это было отдельным видом искусства… Романтика, блин! Поностальгировал бы, но — спасибо, что-то не хочется.

Изольда сидела рядом со мной молча, переваривала впечатления. Оказалось, что в последний раз она ездила на поезде в восемьдесят первом году. Не сказать, что сам я такой уж охрененный любитель путешествий, но сорок плюс лет перерыва удивили даже меня.

— А говорила, что гулять любишь, — попробовал пошутить я. — Хотя, конечно, гулять по рельсам — такое себе…

— Я боялась оставлять Леопольда одного, — сказала Изольда. — Переживала, что может натворить глупостей.

Вон оно чё.

Каких именно глупостей мог натворить Леопольд, я не спросил. С самого начала решил, что отношений Изольды с братом не буду касаться даже десятиметровой палкой. Как-то они сосуществуют вместе вот уже сто лет — ну, значит, и дальше обойдутся без моего вмешательства.

Изольду в поездке удивляло всё: начиная с того, что при посадке в вагон вместо билета нужно показывать паспорт, и заканчивая USB-портом между сиденьями.

Удивление было написано на её лице огромными буквами, но вслух Изольда ничего не говорила — вот что значит аристократическое воспитание. Первую реплику позволила себе лишь после того, как проводница, приятная женщина в красивой форме, повторно проверила у нас документы, пожелала счастливого пути и отошла.

— Оказывается, на железной дороге многое изменилось, — сказала Изольда.

— Если сравнивать с восемьдесят первым годом?.. Ну, наверное. Тебе виднее. Хотя мне доводилось слышать, что в мире за это время в принципе многое изменилось. Может, врут, конечно, не знаю…

Изольда улыбнулась.

— Тебе это странно, да? Живу в одно время с тобой, выгляжу твоей ровесницей, и понятия не имею о том, что поезда оснащены розетками?

— Да не сказал бы. Поначалу — удивлялся, врать не буду. А сейчас, когда я вот уже два месяца — один из вас, понимаю, откуда ноги растут.

— Вот как? И откуда же?

— Профессия накладывает отпечатки. Как и любая другая, ничего удивительного нет. Врач — это всегда врач. Актёр играет роль даже тогда, когда его никто не видит. Бухгалтер увидит ошибку в ресторанном счёте раньше, чем возьмется его проверять. Вот и у видящих также. В нашей профессии годами, десятилетиями и веками не меняется ничего. И если, например, в той же бухгалтерии глиняные таблички и деревянные счёты давно сменились компьютерными программами, то нас, видящих, прогресс не коснулся вообще. Во времена, когда по этим землям бродили древние племена, видящие возносили души точно так же, как это делаем мы с тобой. Сама наша профессия не подразумевает изменений под изменчивый мир. Человеческие души остались теми же, что были. И мы сами — такие же люди, какие жили здесь тысячу лет назад.

— Нет. Не такие же.

Я вопросительно поднял брови.

— Ну, взять хоть недавний эпизод — с этим петухом, которого Ван раздобыл для жертвоприношения, а ты отказался зарезать, — пояснила Изольда. — У Вана, Мстиславы, Дениса не было никаких сомнений в том, что птицу надо убить. Времена, когда жили они, гуманного отношения к животным не предполагали в принципе. В те времена людей-то не сказать, чтобы сильно жалели. А уж животное, которое можно употребить в пищу, вовсе расходный материал. Твой поступок в их глазах — блажь, не более.

— А в твоих глазах?

— А я родилась позже. Во времена, когда начал поднимать голову гуманизм. В моё время уже вовсю цвело такое понятие, как благотворительность, например. А когда взрослел Денис, ничего подобного ещё не было. Раздать милостыню на праздник возле храма, в расчёте на то, что Господь прикроет глаза на твои грехи — вот тебе и вся благотворительность. О временах Мстиславы и Вана вовсе говорить не приходится. А в моё время уже открывали бесплатные больницы для бедных, строили сельские школы, оплачивали детям рабочих и крестьян получение образования. Человечество не стоит на месте, Тимур. И его гуманистические стремления — тоже. Именно поэтому для тебя, современного человека, зарезать петуха ради нескольких капель крови — дикость и варварство.

— А для тебя?

— И для меня. Я помню дни, когда весь мой рацион состоял из похлебки на гнилой муке. Я умею сдирать шкуры с крыс, мне доводилось их есть. Но я знала, что есть крыс — неправильно, ненормально. Для меня был шоком собственный поступок. И,