Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

трудом. С наступлением темноты Палатин наверняка будет кишмя кишеть городской стражей – и пешей, и конной, и на боевых пневмоглиссерах. Там небось попросту ногой дверь в дом не вышибешь, как поступают дюжины грабителей в этом квартале каждую ночь. Там такой номер не пройдет ни за что, однако…

Однако что-либо предпринять следовало обязательно, причем немедля, сегодня же, а ничего другого в голову не приходило.

Повертев в руках четки, Шелк спрятал их обратно, в карман, снял с шеи серебряную цепочку и пустотелый крест Паса, благоговейно уложил то и другое перед трехстворчатым переносным святилищем, сунул в небольшой, изрядно потертый пенал, верно служивший ему еще в схоле, пару свернутых вчетверо листов чистой бумаги, а пенал отправил в просторный внутренний карман риз. Что еще? Пожалуй, надо бы чем-то вооружиться, а уж какой-нибудь инструмент потребуется наверняка.

С этими мыслями Шелк спустился вниз, в кухню. Из угла с пахучим мусорным ведерком донесся негромкий шорох. Ну, разумеется, крыса… а он опять, в который уж раз, позабыл наказать Бивню изловить для нужд мантейона змею из тех, что поддаются приручению!

Отворив скрипучую дверь кухни, он вновь вышел в сад. Снаружи почти стемнело, а к тому времени, как он, миновав восемь улиц, дойдет до Орильи, станет совсем темно. Предвечерний дождь прибил пыль, и воздух, не становившийся столь прохладным многие месяцы, очистился, посвежел. Быть может, осень наконец-то соизволила явиться на смену лету?

Отпирая боковую дверь мантейона, Шелк подумал, что должен бы дико устать, однако усталости не чувствовал. В самом ли деле именно это, безоглядное стремление в бой, и требуется от него Иносущему? Если так, его служение – сущая радость!

Жертвенный огонь угас, и мантейон освещало лишь серебристое мерцание Священного Окна да потаенное пламя пузатой лампадки синего стекла меж стоп Эхидны – лампадки майтеры Розы, наполненной каким-то разорительно дорогим благовонным маслом. Приторный аромат разбередил, взбудоражил память.

Хлопнув в ладоши, Шелк зажег немногочисленные исправные светочи и принялся ощупью искать в тени узкий топорик на длинной рукояти, которым колол черепицу и забивал кровельные гвозди. Отыскав инструмент, он опробовал пальцем остроту лезвия, со всем тщанием заточенного только сегодня утром, и сунул рукоять за пояс.

«Нет, – решил он, пройдясь взад-вперед и пару раз присев, – так не годится».

Конечно, в чуланчике палестры имелась ржавая пила, но с укороченной рукоятью топорик станет куда менее удобен в работе, не говоря уж о рукопашной…

Вновь наклонившись, Шелк отыскал меж скамеек веревку, которой крепил к стропилам связку черепицы, чтобы не соскользнула вниз, – тонкий и длинный шнур, свитый из черного конского волоса, старенький, утративший упругость, но все еще прочный. Сбросив ризы с рубашкой, он обмотал шнур вокруг пояса, затянул узлом и продел под несколько витков рукоять топорика, а после, одевшись, вновь вышел в сад.

Залетный бриз, изукрашенный аппетитными ароматами, доносящимися с кухни киновии, живо напомнил, что ему тоже самое время взяться за приготовление ужина. Оставалось одно: пожав плечами, пообещать себе праздничный пир сразу же по возвращении. Помидоры, зазеленевшие на его кустиках, еще не созрели, но ничего – их он нарежет и обжарит с чуточкой масла. Затем тем же горячим маслом можно полить и хлеб, отчего черствый хлеб станет куда как вкуснее и мягче…

Рот тут же наполнился слюной. Еще он выскребет из кофейника гущу, после множества варок утратившую всякий вкус, сам кофейник отчистит до блеска и сварит свежего кофе, а завершит трапезу десертом из яблока с остатками сыра.

«Настоящий пир!» – подумал Шелк и утер рот рукавом, устыдившись собственной прожорливости.

Затворив и аккуратно заперев на замок боковую дверь мантейона, он окинул бдительным взором окна киновии. Если его отлучку заметят майтера Мрамор с майтерой Мятой, это, пожалуй, не страшно, однако майтера Роза без колебаний устроит ему перекрестный допрос с пристрастием.

Дождь унялся, в чем не могло быть ни малейших сомнений: он и шел-то от силы час, хотя крестьянским полям настоятельно требовалось минимум два, а лучше бы три дождливых денька. Поспешая вдоль Солнечной (на сей раз к востоку и, таким образом, прочь от рынка), Шелк поднял взгляд к небесам.

Казалось, тончайшие нити золота, сиявшие там и сям среди мчавшихся по небу туч, потрескивают, подаются под натиском подымающейся кверху кромки черной, как уголь, тени. В следующий же миг нити эти угасли, и небесные земли, парящие в вышине позади длинного солнца, словно сонм призраков, засияли всей своей красотой – дивной прелестью зеркальных озер в окружении лесистых холмов, пестротою полей, великолепием городов. Фонарная улица вывела Шелка к Орилье, где некогда, во времена юности Вирона, начинались воды озера. Вон та полуразрушенная стена, до половины загороженная скопищами лачуг, когда-то была оживленной пристанью, а эти темные громадные строения – портовыми складами… Несомненно, имелись здесь и солильни, и станы для витья канатов, и множество прочих мелких построек, но все они не дожили даже до времен последнего кальда – обветшали, прогнили и в конце концов были распотрошены, растащены на дрова. Сорные травы, разросшиеся над их крылокаменными основаниями, – и те исчахли на корню, а во всех уцелевших подвалах угнездились кабачки да таверны. Вслушиваясь в злобную перебранку, доносившуюся из той, к которой он подошел, Шелк искренне удивлялся: отчего людей тянет в такие места? Какой жизни полсотни, а может, и целая сотня народу предпочитает вот это? Подобные мысли внушали ужас. Остановившись у верхней площадки лестницы, ведущей вниз, он принялся разбираться в рисунке, начертанном мелом на закопченной стене возле входа. Лютого вида птица с распростертыми крыльями… Орел? Нет, к чему тогда шпоры? Бойцовый петух, не иначе… а «Петухом» именуется одно из заведений, таверн, со слов майтеры Мрамор, упомянутых Чистиком в разговоре с майтерой Мятой.

Крутые, растрескавшиеся ступени насквозь провоняли мочой. Сдерживая дыхание, Шелк ощупью (тускло-желтый свет из проема распахнутой двери разглядеть что-либо не помогал) двинулся вниз. Переступив порог, он сразу же шагнул вбок, остановился спиною к стене и обвел взглядом полутемный, грязный подвал. Казалось, его появления никто не заметил.

Таверна оказалась просторнее, чем он ожидал, однако куда беднее обставлена. Там и сям виднелись разнокалиберные сосновые столы, отодвинутые один от другого, но окруженные столь же гетеродоксального толка сиденьями – стульями, табуретами, скамьями, на каковых вольготно расположилось несколько неподвижных, безмолвных гостей. Зловонные свечи нещадно коптили, орошая сдобренным копотью воском некую часть помянутых столов (хотя, скорее, их все без изъятия), а в центре зала свисал с потолка лампион под дырявым, зеленым с оранжевым абажуром, словно бы трепетавший от страха, слушая громкую, визгливую брань собравшихся в круге света. Разглядеть, что происходит, мешали спины зевак, обступивших спорщиков со всех сторон.

– Щель мою вылижи, удоглотка! – визжала