Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Так ты, милочка, задери подол – может, и вылижет, – посоветовал другой голос, мужской.

Язык говорящего изрядно заплетался от выпитого, однако, судя по пришепетывающей скороговорке, скверное пиво он отполировал охряным порошком, называемым «ржавью».

Зал задрожал от дружного хохота. Кто-то пинком опрокинул стол. Глухому удару вторил звон бьющегося стекла.

– Эй! А ну, ТИ-ХА!

Сквозь толпу быстро, однако без видимой спешки, помахивая старой битой для кегельбана, протолкался рослый, плечистый человек с устрашающими шрамами на лице.

– Ты! Вон отсюдова, ЖИ-ВА!

Толпа зевак расступилась, пропуская к дверям двух женщин с растрепанными волосами, в засаленных платьях.

– А эта что?! – воспротивилась одна из них.

– И эта вон! Обе вон!

Умело ухватив спорщицу за ворот, изуродованный шрамами здоровяк едва ли не с нежностью стукнул ее битой по темечку и сильным толчком отправил к двери.

Один из зевак, шагнув вперед, вскинул ладонь и кивнул в сторону второй из возмутительниц спокойствия, еле-еле державшейся на ногах.

– И эту тоже, – твердо сказал ее заступнику человек с битой.

Заступник перебравшей скандалистки отрицательно покачал головой.

– Эту тоже! И тебя заодно! – прорычал здоровяк, превосходивший противника в росте на целую голову. – Вон отсюдова!

Блеснула сталь, мелькнула в воздухе бита, и Шелку впервые в жизни довелось услышать собственными ушами тошнотворный хруст треснувшей кости. За хрустом немедля последовал негромкий, резкий, вроде щелчка детского кнутика, хлопок иглострела, затем иглострел (видно, тот самый, только что выпустивший заряд) взлетел к потолку, а один из зевак, качнувшись вперед, ничком рухнул на пол.

Шелк без раздумий бросился к упавшему, опустился возле него на колени, взмахнул сложенными вдвое четками и раз, и другой, вычертив в воздухе знак сложения.

– Властью мне данной ныне прощаю и разрешаю тебя, сын мой, от всех грехов. Вспомни же слова Паса…

– Он же не помер, олух! Ты что, авгур? – подал голос здоровяк со шрамами на лице.

Правое плечо его кровоточило: кровь темной струйкой текла из-под засаленной тряпки, которой он изо всех сил зажимал рану.

– Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов во имя Всевеликого Паса, во имя Божественной Эхидны, во имя Сциллы-Испепелительницы, во имя…

– Уберите его отсюда! – рявкнул кто-то поблизости.

Кто имелся в виду, убитый или он сам, Шелк понять не сумел. Покойник истекал кровью вовсе не так обильно, как здоровяк: подумаешь, тонкая, невзрачная струйка из ранки в правом виске! Однако в том, что он мертв, сомнений не оставалось. Нараспев читая Прощальную Формулу, покачивая над телом четками, Шелк щупал левой рукой запястье упавшего и пульса не находил.

– Дружки о нем позаботятся, патера. Все с ним будет в порядке.

Двое друзей убитого уже подхватили его за ноги.

– …во имя Могучей Сфинги и всех низших богов.

На низших богах Шелк слегка запнулся. Дальнейшему в Формуле места не было, но что понимают эти люди? Не все ли им равно?

– Еще же прощаю и разрешаю тебя от всех грехов во имя Иносущего, каких бы зол ни натворил ты, сын мой, при жизни, – добавил он шепотом, прежде чем встать с колен.

К этому времени таверна почти опустела. Оглоушенный кегельной битой застонал, заворочался на полу. Изрядно хмельная женщина опустилась возле него на колени, совсем как Шелк над убитым, но даже на коленях заметно пошатывалась, опиралась ладонью о грязный пол. От иглострела, взлетевшего к потолку, и от ножа, выхваченного пострадавшим, не осталось даже помину.

– «Красного ярлыка» хочешь, патера?

Шелк отрицательно покачал головой.

– Да ладно: ясное дело, хочешь. Я угощаю. За то, что ты сейчас сделал.

Обмотав плечо тряпкой, здоровяк ловко завязал ее левой рукой и натуго затянул узел при помощи зубов.

– Мне нужно выяснить кое-что важное, – сообщил Шелк, пряча четки в карман, – а посему ответ на вопрос для меня много, много дороже дармовой выпивки. Я ищу человека по имени Чистик. Не мог бы ты сказать, где я могу найти его?

Здоровяк осклабился, причем в усмешке его зазияла крохотной пещеркой брешь на месте пары недостающих зубов.

– Как-как, патера? Чистик? Чистик, Чистик… имя-то, понимаешь, не такое уж редкое! Денег ему задолжал? А может, я и есть Чистик, а?

– Нет, сын мой. Я его, видишь ли, знаю. Вернее сказать, помню, каков он собой. Почти твоего роста, глаза небольшие, тяжелая челюсть, несколько оттопыренные уши… кажется, лет на пять-шесть младше тебя. Регулярно присутствует у нас по сциллицам, на жертвоприношениях.

– Вот оно как…

Сощурившись, здоровяк бросил взгляд во мрак самого темного уголка таверны.

– Ну, так Чистик здесь, патера. А ты вроде бы сказал, что видел, как он ушел?

– Нет, – начал Шелк, – я только…

– Вон он.

С этими словами здоровяк указал в угол, на одинокого гостя за крохотным столиком ненамного больше сиденья стула.

– Благодарю тебя, сын мой, – во весь голос заговорил Шелк, огибая длиннющий грязный стол, преграждавший путь через зал. – Чистик? Я – патера Шелк, авгур из мантейона на Солнечной улице.

– А благодаришь-то за что? – удивился человек по имени Чистик.

– За согласие со мной побеседовать. Ты ведь подал тому человеку знак – рукой махнул или еще как-то. Я этого не заметил, но догадаться нетрудно.

– Присаживайся, патера.

Другого стула возле столика не нашлось, и Шелк уселся на табурет, принесенный от длинного стола.

– Тебя прислал кто-то?

– Майтера Мята, сын мой, – кивнув, подтвердил Шелк. – Но, дабы не вводить тебя в заблуждение, сразу оговорюсь: пришел я не с тем, чтоб оказать любезность ей либо тебе. Майтера весьма помогла мне, объяснив, как тебя отыскать, и к тебе я тоже пришел с просьбой об одолжении. Об исповеди.

– Думаешь, оно мне надо, патера?

В голосе Чистика не чувствовалось ни малейшей насмешки.

– Откуда же мне знать, сын мой? Как полагаешь ты сам?

Казалось, Чистик всерьез призадумался.

– Может, и да, а может, и нет.

Шелк понимающе кивнул, хотя вовсе не был уверен в собственной понятливости. Разговаривать с этим крепким, грубоватым головорезом во мраке, не видя его лица, оказалось не так-то просто.

Здоровяк с перевязанным плечом поставил перед Шелком бокал на удивление тонкой работы.

– Лучшее, что у нас есть, патера, – пояснил он и, пятясь, отошел от стола.

– Благодарю тебя, сын мой.

Развернувшись на табурете, Шелк оглянулся назад. Оглушенного и пьяной женщины под лампионом не оказалось, хотя он и не слышал, как они ушли.

– Майтере Мяте ты нравишься, патера, – заметил Чистик. – Она порой рассказывает о тебе всякое. К примеру, как ты торговку кошачьим мясом разозлил.

– Ты о Склеродерме? – Почувствовав, как щеки обдало жаром, Шелк от души порадовался тому, что Чистик не видит его лица. – Прекрасная женщина – добрая, искренне верующая… а я, боюсь, проявил поспешность, граничащую с бестактностью.

– И она вправду окатила тебя из ведерка?

Шелк удрученно кивнул:

– И что самое странное,