54 по шкале магометра - Мария Папкова

следующую смену поднять трамвай в небо не удалось. Толпе зевак, собравшейся внизу, осталось только ругать сетевые фейки и глупость журналистов.

За дверью проходной Настю снова ждал черный пес.

– Ну, чего тебе нужно? – буркнула девушка, почти не взглянув на него.

– Наконец-то, – хрипло отозвался пес.

Настя вздрогнула, посмотрела внимательней. Он шел рядом и тоже смотрел на нее.

– Еще и рехнулась, – пробормотала Настя.

– Не рехнулась, – возразил пес, – я в самом деле разговариваю.

– Не бывает говорящих собак!

– И летающих трамваев – тоже…

Она остановилась, скрестила руки на груди.

– Ладно. Допустим. И что ты хочешь?

– Проводить тебя кое-куда.

Настя задумчиво смотрела на него, потом оглянулась на дверь проходной.

– Не бойся, не обижу, – пообещал пес, – я же не человек.

– Ладно. Но если что, – девушка порылась в сумочке и достала флакон с водой, – у меня – вот. Перцовый!

– Не пригодится. Идем, – и он молча побежал впереди.

Они шли по липовой аллее, чуть погодя свернули в сторону и вышли за пределы города. Асфальтовая дорога отделяла редкие домики от широкого поля. Посреди дороги стояла большая лужа. Внутри нее плыли рваные облака и летали птицы. Пес легко перескочил на другую сторону.

– Ты не отразился! – Настя отпрянула. – Я дальше не пойду…

И вдруг увидела в поле мужскую фигуру. Что-то было в ней знакомое, а что – уловить не получалось. Завидев собаку и девушку, мужчина приблизился. Подозвал пса – тот радостно понесся галопом.

– Молодец, Томас! Привел, все-таки, – и козырнул Насте, – здравствуй, дочка!

– Папа? – Настя шагнула прямо в лужу; с губ сорвался вопрос, на который никогда не находилось ответа, – почему ты ушел?

Отец подошел, протянул жилистую руку:

– Пойдем, поговорим.

Настя перебралась через лужу, и отец повел ее на другую сторону поля. Томас бежал рядом. Девушка исподтишка посматривала на отца: он не изменился, если память ее не обманывала. Даже волосы не поседели.

На краю поля замаячили темные оградки.

– Зачем туда? – спохватилась Настя.

– Потерпи немного, все поймешь, – отец приобнял ее.

Они пробрались узкими проходами между оградками и остановились у заросшего васильками холмика с надгробной плитой. Фотография на металлической табличке сильно выцвела, но взгляд и улыбку Настя узнала. Побледнела, перевела взгляд на отца, стоящего перед ней. Живого.

– Мама поначалу приходила, плакала. Укоряла, что обещал всю жизнь быть рядом. Так и не простила. Потом и приходить перестала.

– Не может быть, – шептала Настя, – получается, ты нас не бросал. Получается – тебя нет? – она вцепилась в оградку.

– Получается, – отец взял ее за руку, смахнул с ладошки приставшие кусочки облупившейся краски. – Дочка, ты ее прости. На себе это не тащи. Не трамвайчик же – не сойдешь.

– Один – мертвый, другой – ненастоящий…

Настя стояла между двух отцов, которых не было. Выдернула руку из отцовской ладони и зашагала прочь.

– Я провожу, – подал голос пес.

Отец кивнул.

Выйдя с кладбища, Настя обернулась. Отец смотрел ей вслед. Улыбнувшись, он поднес руку к виску:

– Прощай, дочка!

– Спасибо, папа, – шепнула она и повторила жест. Пес проводил ее к дороге, боднул на прощание широким лбом и убежал назад.

Войдя во двор Настя пулей пронеслась мимо матери, стоящей с секатором над розами, влетела в дом, в материнскую спальню, бухнулась на колени и вытащила из-под кровати коробку. Вывернула на пол содержимое: бумаги, справки, гарантийные талоны. Переворошила все – вот оно!

Вошла возмущенная мать.

– Что это?! – рявкнула Настя.

Мать посерела лицом:

– Как ты смеешь?

– Смею! Ты как смела?! Врунья! – она встала и нависла над матерью.

– Разве я врала? – мать прислонилась к косяку. – Он был всем. Всем! И ушел!

– Умер, мама. Он – умер! – Настя сунула свидетельство в ее руки.

– Думаешь, есть разница? – мать скомкала бумагу и бросила под ноги.

– Думаю – есть!

Настя закрылась в своей комнате, не вышла к ужину и на робкий стук в дверь не отвечала.

Утро она встретила невыспавшейся, но решительной. Оделась в рабочее, выудила из комода гребень и вышла в сад. Мать сидела с каменным лицом. Настя положила гребень на стол перед ней. Мать ожила:

– Красивый, да? Зачем ты его прятала? Я могу подарить.

– Нет, мама, это твое.

И замолчали – только шмели гудели над цветами.

Настя первая решилась:

– Матвей предлагает съехаться…

Мать потянулась за гребнем и принялась расчесывать длинные пряди. Ничего не произошло. Время не подчинилось.

– … я думаю, это правильно. Ты не волнуйся, я буду приезжать.

Мать молчала, поджав губы.

Настя налила кофе. Поднесла кружку к губам и тут же отдернула удивленно – обожглась. Мать взглянула неодобрительно.

– Ладно, мама, мне пора. Вечером обсудим.

Настя прошла мимо куста, сплошь покрытого розовеющими бутонами, и шагнула за калитку.

Липы шелестели, небо блестело синевой, галдели птицы.

– Полетаем! – шепнула им Настя.

И полетела.

Анфиса Музыка

Плач

Зеркальный шкаф-купе расширяет пространство. Было б что расширять – студия всего-то двадцать шесть квадратов. "Зато какой большой балкон!" – говорит хозяйка. Ну как большой – стандартный, как любой другой в этом доме. Скажете тоже, тётя.

В первую же ночь будит плач – грудной, надрывный. Острый. Режет со всех сторон. Черт-те что, слышу – и сама плакать начинаю. Вот, поди, разберись – где так страдают?

Может, сверху кто?

Может, снизу?

Слышимость тут, конечно, ого-го, вдруг это аж в соседнем подъезде?

Жалко, конечно, вдруг надо помочь.

Хотя как? Люди здесь не здороваются – за солью не ходят, дружбы не ищут, в лифте при встрече глаза опускают. Даже неудобно за все свои неловкие "здрасти" – слетит с языка на автомате, а тебе в ответ кивают с перекошенным лицом, будто ругательство услышали.

Да и народу столько – каждый день встречаешь новое лицо, и ни одного знакомого.

И только ночной вой стабильно узнаваемый.

Вторая, третья ночь, четвёртая и пятая.

Неделя.

Кто же плачет? Ребёнок? Родитель?

Фиг разберёшь.

Лифт гудит и не спешит закрываться, впуская внутрь жалобные вопли.

Висят объявления про выгул собак и выговор засранцам, оставившим мусор на пролете, так может повесить бумажку с предложением о помощи? Подать сигнал, оставить ниточку…

– Извините, а вы не знаете, кто ночами плачет?

Женщина только вошла, ещё не нажала нужную кнопку, а тут такие вопросы. Её передергивает хуже, чем от приветствия.

– Заявление надо писать, не дело это. Спать-то невозможно!

– Сначала бы… Узнать, что вообще происходит.

– Ясно, что дело нечистое. Если так орёт.

– А если болеет?

Она кривит губы –