Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Журналиста я назвал не с бухты-барахты. Есть один знакомый. Очень хороший знакомый. По школе. Встречаемся редко, но до сих пор сохранилось чувство, что случись беда – можем друг на друга положиться. Во всяком случае, я это чувствую. Надеюсь, и он тоже.

Работал Роман, так его зовут, в довольно паршивой газетенке. «Нострадамус» называется. Газетенка, несмотря на мое к ней отношение, довольно популярна не только в нашем городе, но и в столицах и других весях нашей сильно усохшей Родины. Гороскопы, тайны столоверчения, основы магии и заочные курсы гипноза. От схожих с ней газетку отличает то, что она живет и процветает. Не знаю, как ей это удается. Тайна Нострадамуса.

Редакция обосновалась почему-то в гостинице. Третьесортной гостинице без претензий. Никаких портье, никаких мытых полов. С трудом нашел я комнату, в которой и располагалась редакция – четыре человека. Комната, впрочем, большая.

– Роман Ярцев? Нет, он у нас больше не работает. Взял бессрочный творческий отпуск, – с усмешкой сказал мне один из нострадамусоведов. Со скверной такой усмешкой.

Другой, сжалившись, добавил:

– Он сторожем устроился.

– Сторожем? – наверное, я выглядел довольно нелепо.

– В Рамони. Во дворец.

Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но запущенный донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на бессрочную реставрацию.

Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов утренних хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая информация, кто забыл купить, подходи, дешево отдам!

Отдадут, жди.

Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру, вернувшись домой, я мог сказать себе: день прошел не напрасно. Мог, но не сказал. Потому что день пока не прошел.

Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с Росинантом, довести до ума конягу.

Отмывшись от масла, я наконец раскрыл газету. Нет, сегодня ничего нового из Глушиц.

Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.

– Между прочим, по Сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем с тобой, – начал он.

– Повесь трубку, я перезвоню.

– Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты поскорее повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе на обыкновенный язык причина смерти Настасьи Киреевой – необратимые структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.

– Ну, если это перевод…

– Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.

– Такое бывает при бешенстве?

– Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение – опять же, языком идиотов. Возможно, причина – атеросклероз. Мозг известью пропитался. Это ты понимаешь?

– Понимаю, – смиренно отозвался я.

– В общем, материал послали для анализа в Москву.

– Зачем?

– Приказ такой есть, за номером… Забыл записать, ну, не важно. Любое подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо опасная инфекция, своего рода.

– И куда в Москву? – спросил я для очистки совести.

– В Лабораторию некробиологических структур.

– Куда?

– Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый отрок. Я попробовал пробраться в эту лабораторию по Сети, но вход закрыт. Пароль требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку, и срисовали адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего не скачал… – И он начал ботать по компьютерной фене.

Я поблагодарил его и, пообещав серьезно изучить проблему приобретения компьютера, дал отбой.

Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.

Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых невероятных мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое невероятное, и окажется – дрянь и обман. Искать надо объяснения простые, здоровые, ясные, не впадая в агностицизм и поповство. Так меня учили на курсах самой правильной философии. А никакой иной я не знаю.

Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства. Не получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком, оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не было.

Бесцельно послонявшись по дому (лампочки везде мощные, наверное, действительно я чураюсь тьмы), я с трудом дождался полуночи, когда получил полное право лечь спать. Даже не право, а почетную обязанность, которую исполнять следует с достоинством и честью.

Я подумал, не почитать ли на сон грядущий. Из книг на любимой полочке были водка пшеничная, молдавский бренди, виньяк из Будапешта и в холодильнике – болгарская мастика. Подумал – и отказался. Для глаз вредно. Я слишком большой любитель чтения. Надо и честь знать.

Перед тем как лечь, я везде выключил свет. Возможно, я и не люблю темноты, но свет ночью пугает меня больше. При свете не скроешься от одиночества.

Сны… Сны – это гораздо более личное, нежели явь. Но последнее время стал чужой себе во сне. Видятся нелепость и мерзость, и, проснувшись среди ночи, первое, что ощущаешь, – радость. То был просто сон.

Но в эту ночь, проснувшись, я решил, что продолжаю спать. За окном, казалось, кто-то стоял, стоял и всматривался вглубь комнаты.

Я затряс головой, стараясь проснуться окончательно, потом посмотрел опять. Нет никого, но осталось ощущение отпрянувшей, отошедшей тени.

Поставив ноги на пол, я нашарил ружье. Оно у меня пристроено под диваном. На всякий случай. Детей в доме нет, и потому оно всегда заряжено. Два патрона крупной дроби.

С ружьем в руках я на цыпочках прошел по комнате, стараясь не слишком приближаться к окнам. Совсем необязательно подставляться, пусть даже собственным кошмарам.

Сквозь фрамуги ночной воздух заползал внутрь и падал, овевая ноги прохладой. Я потихоньку трезвел, приходил в себя.

А переутомление оказалось много сильнее, нежели я предполагал. Вместо пижамы на ночь смирительную рубашку впору надевать. И смирительные штаны. Шутка. Грязная, непристойная шутка – для понимающих.

Я уже было собрался отложить ружье, включить свет и выпить-таки рюмочку мастики, когда второе окно потемнело, и скудный свет сельской ночи исчез.

Гость. Незваный гость.

Зазвенело выдавливаемое стекло. Я не стал колебаться и ждать развития событий.

Ружье двенадцатого калибра и в поле стреляет громко, а здесь – просто оглушительно. Заряд дроби выбил во двор и залезавшего, и остатки стекла, и часть рамы. Я постоял, оглушенный и ослепленный вспышкой выстрела, едкий дым резал глаза, заставлял кашлять. Или это просто нервное?

Я осторожно, как бы не ступить на стекло, подошел к другому окну. Вдруг еще кто снаружи? Нет, не видно. Тогда, выйдя в коридор, я включил наружный свет – три маленьких прожектора, переделанных из автомобильных фар. Включил и распахнул дверь.

Никого. Совсем никого.

– Эй, Витька! – Стукнула дверь соседа. – Ты чего это?

Сосед у меня не просто любопытствующий. Поможет,