Гусси. Защитница с огненной скрипкой - Джимми Каджолеас

Ознакомительный фрагментчто если ошибка – то зачем её совершать? Но таков уж наш дедушка Вдова. Любит выдать что-нибудь этакое, а ты потом сиди да ломай голову. И я прямо вам скажу: эти размышления над значением какой-то вещи иногда гораздо важнее самого значения. Правда, иной раз меня это жутко бесит – не без того, конечно.

Да только на дедушку Вдову долго сердиться невозможно. Ведь это он меня вырастил и научил тому, как сохранить нас в безопасности. Он главный, кто отвечает за то, чтобы не впустить к нам Погибель, и не даёт ей всё тут заразить, выполняя Ритуал. Уже много лет прошло с того дня, как через посёлок прошёл Защитник и научил Ритуалу дедушку Вдову. Он был здесь больше пятидесяти лет назад. Потому что если Погибель прорывается внутрь: через щель в воротах, или плохо привязанное перо кардинала, или если какая-нибудь собака в пустыне выкопает куриную лапку – словом, стоит что-то сделать не так, тут-то она и сеет свою заразу. А уж если в доме поселилась зараза, хуже и быть не может, потому как эта нечисть разносится быстрее пожара. Дедушка Вдова может вылечить дом – насколько я знаю, он может вылечить кого угодно и что угодно, но только это ужасно тяжёлая работа, особенно для такого старика, как дедушка Вдова. Вот потому он и учит нас со Сверчком. Нам придётся его заменить, когда он совсем состарится.

Мне сделалось не по себе, пока я следила за этим всадником, так и остававшимся слишком далеко от посёлка. Поторопился бы он, что ли. В пустыне всегда так: ждёшь – не дождёшься. Даже если и видишь, как кто-то едет, целая вечность пройдёт, пока он доедет до нас. Я не хотела, чтобы его бросили за воротами и он достался Погибели.

Вот только и Большому Гордо, как пить дать, тоже было не по себе. Его ведь недаром так прозвали. Высоченный, лысый, как луна, он говорил гулким низким басом, и кроме него, никто в посёлке не смог бы в одиночку ворочать створки ворот. Да у него рука была толщиной с мою голову. Но Большой Гордо не был злым – стоит лишь узнать его получше. Начать хотя бы с того, что он читает днями напролёт. Я вечно втихаря таскаю ему книги из библиотеки дедушки Вдовы – всё лучше, чем если бы он просто сидел да пялился в пространство в ожидании какого-то неведомого чуда. Глаза у него голубые, светлые и блестящие, как градины, и ещё он умеет свистеть, как птица. А кроме того, он поэт, вот только об этом я никому не должна рассказывать. Больше всего стихов у него про какие-то невероятные цветы, про снежные бури и целые горы льда, которые он называет ледниками. Он уверяет, что они движутся, только очень медленно, как самые древние твари, и сносят всё на своём пути.

– Ну почему бы тебе хоть раз не написать стихи о том, что ты видишь вокруг себя? – однажды спросила я. – Типа, почему бы тебе не написать оду сухой траве, или грифам-индейкам, или коровьему черепу с цветком в глазнице, или чему-то в этом роде?

Он пожал плечами, как будто я сморозила глупость:

– Я люблю путешествовать, малышка.

Я подумала, что этот ответ не хуже других.

А всадник тем временем был всё ближе и ближе, и конь под ним нёсся во весь опор. Лучше бы мы сейчас сидели в Приюте и ели неповторимый супчик дедушки Вдовы. Я бы играла на скрипке самые любимые его баллады. Он обожает баллады, особенно про то, как все корабли потонули и юноши пошли ко дну, а девы слагали лодки из собственных тел, чтобы вернуть их домой, и все непрерывно плакали и рыдали.

Я-то больше люблю песни про приключения, и про морских чудовищ, или вообще про океан, который я так никогда и не увижу, – если помнить, какая огромная пустыня окружает нас каждый день. Настоящее море из песка и скал и несчастных скрюченных растений, это верно, но при этом песок не так-то прост. Я о том, что в каждой норке и ложбинке здесь таится разная живность: то пробежит по песку паучок такого же жёлтого цвета, то змея свернётся смертельно опасными кольцами. Хотите верьте, хотите нет, но иногда вылезают даже жабы – хотя этих можно встретить только после дождя. Я обожаю, когда в пустыне выпадает дождь – вы не думайте, не бешеная буря, от которой никому не поздоровится, а просто хороший ливень, такой короткий, что и оглянуться не успеешь, а он прошёл. Зато после него песок расцветает пурпурными бутонами, до поры укрытыми под землёй, где они ждут своего часа. Мне кажется, что и мы со Сверчком такие же. Однажды нам выпадет шанс показать, на что мы способны. Чтобы помочь всаднику скакать быстрее, я замурлыкала специальную тревожную песню: «Солнце садится, лошадка к нам мчится». Я стиснула кулаки и помолилась Тому, Кто Слышит, чтобы и он поторопил коня. Большой Гордо аж губу закусил, а Сверчок поскуливал от нетерпения. Только дедушка Вдова оставался непоколебимым: настоящий каменный утёс. Такие торчат повсюду, как макушки колоколен, неподвижные и равнодушные ко всему.

Всадник влетел в ворота ровно в тот миг, когда свет погас и земля окунулась во тьму. Большой Гордо захлопнул створки и запер их крепко-накрепко, а мы с дедушкой Вдовой прошептали короткий наговор, который повторяем каждый раз на закате, когда появляются луна и звёзды. Сверчок с облегчением взвыл, и этот долгий одинокий вой был для меня знáком, что этой ночью мы в безопасности. Ветер может беситься сколько угодно, ему не протиснуться в посёлок с Погибелью на крыльях: ни за что и никогда. Это было приятно: знать, что все здесь в безопасности благодаря нам.

Всадником оказалась женщина с длинными каштановыми волосами, вся покрытая пылью. Больше я ничего сказать про неё не могла. Задыхаясь, она рухнула лицом на холку коню и была такой мокрой от пота, будто из реки вылезла. Коню тоже пришлось несладко – у обоих был измученный вид. Ещё бы, нестись целый день наперегонки с закатом. Дедушка Вдова помог ей спешиться, а я побежала за водой. Большой Гордо повёл коня в конюшню, чтобы позаботиться о нём. Могу поспорить, что бедолаге пришлось вдвое горше, чем его всаднице.

Пока всадница приканчивала уже десятую по счёту кружку воды, дедушка Вдова терпеливо ждал, опираясь на палку. Я чуть было не сказала, что не стоит столько