Старая школа рулит - Дмитрий Ромов

Он и так и эдак, а она — нет. Ну вот, его и рубануло. Ворвался, избил и прямо в ларьке взял то, что по его пониманию, принадлежало ему по праву. И на следующий день, и потом снова. Никита узнал, мне рассказал.

Ну, мы Ахмата взяли. У него и ствол на руках оказался, и свидетельские показания нашлись, правда потом были отозваны, но и так хватило бы на долгую счастливую жизнь на зоне. Да только сегодня его выпустили. И вот он со своими корешами приехал наказывать Юлю. Подъехали на двух «Каринах» прямо к ларьку, перекрыли проход.

Я рванул вперёд. Никита побежал за мной.

— Э, Бешеный! — дёрнулся мне навстречу громила с бритой головой и квадратной челюстью. — Куда летишь, мусарелло! Стоять, я ска…

Не договорил. Не останавливаясь я ткнул стволом «макарова» в кадык, и он захрипел, упал на колени, затявкал, как шакал. Я не обернулся, побежал дальше.

— Стоять! — рявкнул ещё один пёс и выхватил из расстёгнутой кожаной куртки волыну.

Выхватил и… и тут же — БАХ! Я ведь не шутил и успел раньше него, влупил шесть граммов свинца ему в грудь. Он отлетел, и в тот же момент открылась дверь ларька, из неё высунулся Барсук, подручный Ахмата, больной урод и садист.

Со всей дури впечатал я подошву ботинка в тяжёлую железную дверь и она, как пневматический пресс по раскалённой заготовке шарахнула по уродливой несимметричной голове. Барсук охнул и пополз вниз, оставляя на косяке красно-коричневый след.

Я влетел внутрь, обрушив башню из пивных упаковок. Юля стояла ни жива, ни мертва, а к её голове был приставлен ствол. Из носа тонкой струйкой стекала кровь, воротничок курточки был разодран.

— Ты, мусор поганый, — скривился в усмешке низкий коренастый Ахмат, — на кого пасть разинул? Я ей сейчас мозги вышибу и мне ничего не будет. И тебе вышибу, и тоже ничего не будет. А потом домой к тебе приду и твою бабу….

— Не бойся, Юль, — перебил его я. — Он не посмеет, потому что знает, если что, я из него решето сделаю. Сначала выстрелю в плечо, чтобы он больше не мог на спуск нажать, потом в колено, во второе колено, во второе плечо. И только после этого — в член. Он будет лежать и истекать кровью. Корчиться будет, визжать, как свинья. Будет умолять добить, но я дождусь, когда он сам кончится. Знает, что не шучу, поэтому не дёрнется.

— Считай, ты уже покойник! — зарычал Ахмат, и я заметил, что он побледнел. — Тебя генерал за яйца подвесит, если хоть один волосок с моей головы упадёт. Так что иди лесом, мент! Вали, сука!

В этот момент снаружи щёлкнул выстрел и тут же ещё один и ещё. Ахмат на мгновенье отвлёкся, глянул в окно. Одна секунда, даже меньше. Один миг. Глянул и… всё. Подписал приговор. Вернее, приговор он подписал раньше, а теперь я просто привёл его в исполнение.

Бах! Юля вскрикнула, и в ларьке кисло запахло порохом. Ахмат завалился на коробки, на все эти марсы, спрайты и видеокассеты. Распахнулась дверь, я резко обернулся. Это был Никита.

— Там чисто, — кивнул он и быстро подошёл к Ахмату. Наклонился и трижды нажал его пальцем на спусковой крючок. Бах! Бах! Бах!

Юля присела закрыла руками уши и задрожала от рыданий. Никита грубо оторвал её руки и заговорил громко и напористо.

— Ахмат ворвался, начал избивать, пытался изнасиловать. Вошёл капитан Бешметов, потребовал прекратить. Ахмат начал стрелять в Бешметова. Дальше ты ничего не помнишь. Всё. Поняла?

Она несколько раз кивнула.

— Серый, пошли, сейчас группа подъедет, — бросил Никита и открыл дверь.

— Юль, — кивнул я. — Всё. Не бойся. Кончились твои страданья. Больше никто к тебе не сунется.

Она снова кивнула и всхлипнула, размазывая по щекам тушь, слёзы и помаду, а я вышел наружу вслед за Никитой.

— Ну, брат, это ты загнул, что всё кончилось, — хмыкнул он. — Ничего для неё не кончилось, а только началось. Думаешь, Ширяй оставит это просто так?

— Никит, ну кто такой этот Ширяй? Посуди сам. Я считаю, он больше не полезет. Он думал, что если купил закон, то может делать, что захочет, и что его бригадир может насиловать, грабить, убивать. Но теперь призадумается. А Ахмат… ты же знаешь, сколько на нём душ. Нет, братан. Справедливость на нашей стороне. А Ширяй теперь лишний раз подумает, прежде чем что-то сделать.

* * *

Вернувшись в управление, мы десять раз всё доложили злому, как собака майору Кузьмичёву. Он орал так, что стёкла дрожали. Никита шарахнул дверью и свалил, а я засел за писанину, но после одиннадцати швырнул ручку, выматерился и двинул домой. Было уже около полуночи, когда я нажал кнопку звонка.

— Привет, — кивнул я, когда, дверь открылась. — Чего не спрашиваешь?

Она не ответила, повернулась и бросила на ходу:

— У нас гость…

— Кто так поздно? — удивился я и прошёл за ней на кухню.

На столе стояла открытая бутылка «Наполеона», конфеты. Я нахмурился.

— О… Никита… А ты чего?

— К Катюхе твоей подкатываю, а она ни в какую, — ощерился он, а Катя внезапно покраснела.

— Чего?

Он был нормально так под градусом.

— Да ладно, не парься, гостинцы принёс, — подмигнул он и кивнул на два больших пакета, стоявших на буфете. — Чтоб вы тут с голоду не перемёрли. Зарплату хрен знает когда дадут, да? Краб камчатский, балычок, икорка, ну и всякое такое. Там колготки ещё, но я в них вообще не шарю, «Омса» какая-то, велюр или чё там… Короче, сказали просто атас, самый писк. Но если не подойдут не бейте.

— Ничего себе, — нахмурился я. — Это как ты так?

— Хочешь жить — умей вертеться.

— Ясно…

— Ну, хорош, Серый. Мы же братья. Чего набычился-то?

И правда, чего это я набычился? Он же по-братски… Жене моей колготки вот принёс… На душе стало противно, будто царапнули чем-то. Кате тоже, кажется, было не по себе. Она смотрела в сторону, а на щеках играл румянец.

— Спасибо, Никит. Сколько должен тебе?

— Чё