Имперский детектив КРАЙОНОВ. ТОМ I - Арон Родович

— Спасибо, без выпечки, — сказал я.

— Ещё маффины по акции: при покупке кофе — за полцены, — добавила она.

— Я уже позавтракал, — ответил с небольшой раздраженностью в голосе.

— Как вас записать? — она показала белый брендированный стакан, держа в руке маркер.

— Роман.

Бариста взяла стакан и написала имя. Держала ровно, но маркер всё равно чуть дрожал. По старой привычке я мог назвать чужое имя, но теперь можно было и своё — никаких грифов, никаких легенд. Раньше всё было иначе. Когда отправляли в командировки или на задания, мы никогда не назывались настоящими именами. У каждого — своя маска, свой паспорт, своя история. Некоторым, особенно тем, кто работал в долгих операциях, делали даже пластику — чтобы не узнать, не связать, не вернуть обратно в прошлое.

Это была обычная мера безопасности. Не ради паранойи — ради защиты близких и снижения риска. Если ты «Виталий» из Москвы, то в условной Америке ты становишься Джоном из Манчестера, который любит виски и футбол. Смешно, но работало. Любая легенда — щит. Твоя настоящая жизнь оставалась где-то за занавесом, и чем дольше служил, тем тоньше становилась грань между тем, «кем ты работаешь» и тем, «кто ты есть».

Я за эти годы кем только не был: охранником, журналистом, представителем МИДа на Востоке. Каждая роль временная, но имя в ней постоянное — чужое. Так и жил, под чужими именами, пока собственное не стало казаться чем-то вроде старого документа, который больше не нужен. Поэтому сейчас, когда можно просто сказать своё имя и получить кофе, это ощущается странно. Будто впервые за долгое время говоришь правду, пусть и касающуюся такой мелочи, как стакан с надписью.

— Через пару минут будет готово, можете присесть, — сказала она и показала на зал.

Присесть? В час пик в кофейне при деловом центре — удачи. Зал был забит: кто-то сидел за ноутбуком, кто-то в телефоне, кто-то изображал бурную деятельность. У окна сидели две девушки — лёгкого поведения, видно сразу. Наверное, только что со смены пришли перекусить поутру. Колготки хоть и дорогие, но местами с зацепками; макияж слегка поплыл. Ночка, похоже, была активной.

Я заметил свободный столик у окна и направился к нему. Подошёл, отодвинул стул — на сиденье лежал кошелёк. Я взял его в руку. Сработал дар: я почувствовал последние эмоции хозяина — страх, настороженность, желание что-то скрыть.

Я поднял голову и увидел девушку, которая стояла и смотрела прямо на меня. Взгляд у неё был растерянный и напряжённый. Я сразу понял: это хозяйка кошелька.

Можно было сыграть клоуна — «Кошелёк? Чей кошелёк?» — но не любил я наживаться на чужом. Поэтому и связал свою жизнь с органами.

Она шла быстро. Торопилась не потому, что реально спешила, а потому что знала: если замедлится, будет хуже.

— Молодой человек, вы кошелёк не видели? Я его забыла, — спросила она, подойдя к столику.

— Видел, — сказал я и протянул. — Вот. Бывает.

Она взяла. Губы тихо прошептали без звука: «Помогите».

Как помочь? Она выглядела ухоженно — дорогая одежда, неброские, но явно стоящие украшения. По осанке, по взгляду, по мелким привычкам — аристократка, или, по крайней мере, из тех, кто умеет держаться, как они. Проблема была не в потерянных купюрах — не в деньгах вообще, а в самой ситуации. В человеке. В том, чего она боялась.

Я перевёл взгляд туда, куда она всё время косилась. К окну. На обочине стояла чёрная иномарка, отполированная до зеркала. За рулём — типичный представитель «тех»: уверенность в позе, привычная надменность в выражении лица, вылизанная улыбка человека, который привык, к тому что мир принадлежит ему. Всё стало ясно. Именно оттуда тянулся тот страх, что я почувствовал, когда взял в руки её кошелёк.

Моя способность не рассказывает историю — она даёт только эмоции. От одной до пяти, максимум. Это обрывки чувств, отпечатки, оставшиеся на вещи в момент, когда человек к ней прикасался. Я не знаю, из-за чего они возникли, не вижу картинок, но эмоция остаётся — страх, тревога, сожаление. Дальше уже работает выучка. Годы наблюдений, профайлинга, дедукции, та самая привычка, которую некоторые называли «чутьём», а я довёл это до науки. Комбинация этих двух навыков — дара и аналитики — даёт довольно точную картину.

Она боялась не потери. Боялась человека. Боялась попасться. Взгляд — в сторону окна, плечи слегка опущены, дыхание сбито, пальцы дрожат не от холода. Всё указывает на одно: проблема в том, кто сидит в машине.

И вот тут начинается самое неприятное. Что я мог сделать? По сути — ничего. Я не имел за спиной сильного рода, за мной не стояла фамилия, которая могла бы прикрыть, если всё пойдёт плохо. Здесь, в Империи, законы на бумаге одинаковы для всех, но на деле — нет. Все равны, но некоторые ровнее. Аристократ не может безнаказанно избивать людей на улице, формально. Но если случится конфликт между ним и простолюдином, суд будет смотреть в его сторону. Всё-таки «цвет нации».

У аристократов даже своя полиция — отдельные отделы, которые занимаются делами, где замешаны родовые. Если не входишь в их круг, лучше не вмешиваться. Закон здесь есть — крепкий, прописанный, формально справедливый. Но, как и в прошлом мире, работает он не всегда одинаково. Там машины исчезали с камер, свидетели внезапно «забывали», что видели, а виновные выходили сухими из воды. Здесь то же самое — просто в другой обёртке.

В каждом мире своя коррупция и свои «ровные». Здесь к этому добавляется ещё и фактор рода: чем влиятельнее фамилия, тем мягче приговор и тише скандал. Да, конечно, если он сорвётся, его роду потом придётся разбираться, будут проверки, разговоры, внутренние разбирательства. Но до всего этого я просто не доживу.

Я изучал их кодекс чести — негласный свод правил, по которым аристократы должны жить. Старшие его ещё уважают, а вот молодое поколение всё меньше обращает внимание. Им кажется, что фамилия и деньги сами по себе дают право на всё. И если такой решит сорваться — закон его, скорее всего, не остановит.

* * *

Антон Палыч Карамыслов шёл по улице, зевая в кулак. Всю ночь он расклеивал объявления — работа простая, но хоть какая-то. Из-за отсутствия денег и собственного проступка его выгнали