Кремлевский кудесник - lanpirot

— Владимир Степанович, с днем рождения! — сказал он, и его поздравления подхватили все окружающие.

— Спасибо, друзья! — Я кивнул, даже не взглянув.

Только что доставили молодого парня с проникающим ранением в голову. Все мои мысли были заняты предстоящей операцией… И тут оглушительный взрыв, крики, темнота. Позже мне сказали, что это был дрон-камикадзе. Он врезался прямо в наш военно-полевой госпиталь. Вот так я и отметил своё сорокалетие — кровью, болью и беспамятством.

Я выжил. Выжил каким-то чудом. Но когда я пришел в сознание после нескольких недель комы уже в Московском госпитале, то понял, что лучше бы мне было умереть в тот день. Руки хирурга, эти тончайшие инструменты, которые были моей гордостью, теперь безвольно лежали на одеяле.

Я не мог пошевелить ни пальцем. Мне было доступно лишь легкое движение в левой кисти и возможность двигать мышцами лица и шеи — вот и все, что осталось от некогда блистательного нейрохирурга Владимира Симонова. Весь остальной мир сузился до этой кровати, до вида на белоснежный потолок и до тихой, но всепоглощающей ненависти ко всему миру.

Да, я пришел к этому не сразу. Надежда, как известно, умирает последней. Сначала я прошёл через массу изнуряющих операций, бесконечные сеансы реабилитации, где упрямые, но уставшие до предела физиотерапевты пытались заставить мои мертвые ноги и руки сделать хоть какое-то движение. Я кричал от боли и бессилия, скрипел зубами и пытался. Пытался изо всех сил, потому что в глубине души все еще верил: медицина, моя богиня, моя муза, способна на чудо. Ведь я сам творил эти чудеса для других.

Но чуда не случилось. Нейроны спинного мозга, перебитые осколками, были не в состоянии восстановиться. Максимум, чего добились врачи — стабилизировали мое состояние, предотвратили осложнения и «подарили» мне тот жалкий квант движения в левой кисти, который лишь подчеркивал всю трагедию моего положения.

Надежда таяла с каждым днем, как лед под утренним солнцем, оставляя после себя холодную и звенящую в ушах пустоту. Её добило посещение коллег из клиники. Пришли главврач и несколько моих бывших ассистентов. Они говорили общие слова поддержки, рассказывали клинические сплетни, пытались шутить. А я смотрел на их умелые, ловкие руки, державшие пакеты с фруктами, и видел в них предателей. Они могли то, чего я был лишен навсегда. Их визит был не поддержкой, а жестоким напоминанием о том, что я потерял.

После их ухода во мне что-то надломилось окончательно. Я попросил своего лечащего врача и санитаров никого больше ко мне не пускать. Мне было противно видеть жалость в их глазах. Жалость — это для слабых. Для инвалидов. А я был не просто инвалид — я был сломанный инструмент, выброшенный за ненужностью на свалку.

С тех пор ненависть стала моим единственным спутником. Я ненавидел дроны, войну, беспощадную судьбу, приведшую меня в эти стены. Ненавидел себя за то, что пошел на этот чертов фронт, за то, что не послушал тех, кто отговаривал меня. Ненавидел свой немощный организм, предавший меня. Мир сузился до размеров моей комнаты, а вся его краска померкла, став оттенками серого и больнично-белого.

Так прошли месяцы. Именно в таком состоянии меня и нашел этот Руслан со своей «сделкой». Ну какая сделка может быть между нами? Что он мог предложить мне, кроме унизительной жалости или пустых обещаний? Чего я только не наслушался после того, как стал калекой… Причём, не от сопливых юнцов, а от настоящих светил современной медицины. Но результат во всех случаях оказывался нулевым.

Я сжал веки, пытаясь выдавить прочь из себя накатившиеся слезы бессилия. Нет. Лучше уж я буду лежать здесь и тихо ненавидеть всех и вся, чем ставить себя в положение просящего милостыню перед каким-то мальчишкой. Жаль, что я даже не в состоянии покончить со всей этой мукой…

— Убирайтесь все к черту! — еще раз прошептал я в пустоту, пялясь в стену палаты.

— Ну, и зачем? — неожиданно оторвал меня от очередного приступа самоедства знакомый голос.

Погруженный в меланхолию я и не заметил, как в моей палате появился Пал Палыч — главный врач реабилитационного центра.

— Что «зачем»? — не поворачиваясь буркнул я, демонстрируя тоном, что не желаю с ним разговаривать.

— Зачем выгнал парня? — Пал Палыч не внял, и продолжал на меня давить. — Мог бы, к примеру, и выслушать его предложение…

— Какое предложение? — Я резко повернул голову. — Что этот сопливый мажор мог мне предложить? Очередную подачку кинуть? Личную сиделку нанять, чтобы она за мной дерьмо почаще выносила? Или забугорное лечение мне оплатить? Ты ж знаешь, Палыч, и я знаю — мне любое лечение уже по барабану — что мертвому припарка! Поэтому, пошло оно всё…

— Подожди, Володя, не газуй! — примирительно произнёс Пал Палыч. — Никакой он не мажорик. Руслан Гордеев — настоящий гений, мать твою! То, что он хотел тебе предложить — настоящее чудо! А ты это чудо взял, и так бездарно просрал! Ты натуральный дебил, Вова! Хоть я тебя и уважаю…

— Да какой он, нахрен, гений? — продолжал я стоять на своём. — Ты его часы видел?

— Видел, — не моргнув глазом, ответил главврач. — Он их носит только потому, что их ему сам… — Пал Палыч ткнул пальцем куда-то в потолок. — Понимаешь? Сам вручил! За развитие отечественной науки! С дарственной надписью! И как их после этого не носить? И я бы носил, только мне никто такие часы не вручает… — ворчливо произнёс он. — Тем более, с дарственной надписью…

— Рассказывай! — продолжая хмуриться, коротко произнёс я.

Насколько я успел узнать Пал Палыча за всё длительное время пребывания здесь, мужиком он был основательным, опытным и правдивым. Он не будет кормить всяким сомнительным дерьмом парализованного инвалида, и без того уже потерявшего всякую надежду. Значит, в этом «сопляке-мажорике» действительно что-то было…

Пал Палыч тяжело вздохнул и уселся на кресло возле кровати, где еще недавно сидел Гордеев.

— Ну, послушай, Вова… Только жалеть себя перестань и включи мозги, какие еще остались. Этот «сопляк», как ты его назвал, в двенадцать лет школу закончил. В четырнадцать — получил два диплома с отличием. Один — по биотехнологиям, второй — по компьютерным наукам. Представляешь себе? В то время как его ровесники в компьютерные игры играли, он их, скорее всего, сам писал.

— Ну-ну… — Я хотел по