Союз-77. Книга 1. Теория заговора - Дмитрий Ромов

— Ляль, — нахмурился я, —извини, я устал, давай в другой раз, пожалуйста.

Глазами я подал чётко читаемый невербальный сигнал «женщина, я не танцую».

— Нельзя отказываться, — отстранилась от меня Люся. — Белый танец — это закон.

— Вот именно, — прищурилась приглашающая сторона. — Закон. Иди-ка сюда.

Пела Пугачёва. Мне нравится, что вы больны не мной…

В тему блин. Я положил руки Ляле на талию, на косточки и медленно колыхался в такт голосу Аллы Борисовны. Ляля тоже была стройной, но, в отличие от Люси, её стройность была худой, казалась холодной и даже несколько чрезмерной, намекая на полное отсутствие телесности, и, стало быть, страсти и любовного темперамента. Жаль, что в молодости я понимал далеко не все намёки.

— Вот значит, ты какой, — поджала губы Ляля, вглядываясь мне в глаза. — Не ожидала.

Расстояние между нами было достаточным, чтобы видеть лица друг друга. Её мне прижать не хотелось.

— А ты чего-то ожидала, Лялечка? — с интересом поинтересовался я.

— Сколько раз говорила, не называй меня Лялечкой! Что за плебейство!

Вообще-то, чего она ожидала было хорошо мне известно — восхищения, вздохов, сомнений, страданий, уверений, признаний и лобызания следов. Весь этот детский сад, устроенный ею когда-то со мной, сейчас меня вообще не интересовал, и единственная причина, по которой я с ней танцевал, заключалась в том, что я никогда не считал себя хамом и не хотел её травмировать и отшивать в грубой форме. Впрочем, что я говорю, травмировать Лялю. Я даже улыбнулся, от этой мысли, но тотчас спрятал улыбку.

После всех её фортелей, мотаний кишок и нервов, высокомерия, сцен, попыток вызывать ревность и дешёвых интрижек, повторять свои ошибки молодости я не собирался, даже гипотетически, даже в самом страшном бреду и в самой дикой проекции моего прошлого. Да об этом даже нелепо подумать было.

— Хотя бы элементарной порядочности, — с чувством воскликнула она. — Вот, чего я ожидала!

— Пожалуйста, только не объясняй, — попросил я, — хорошо?

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной — и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится ещё, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую…

Последние две строчки я мысленно добавил от себя, по памяти из Цветаевского первоисточника. В песне их не было.

— Ну, знаешь, если такие вещи ещё и объяснения требуют… — нервно засмеялась моя бывшая возлюбленная.

— Как раз нет, — кивнул я. — Не требуют. Слушай, Ляля, ты умная, красивая, утончённая и вообще, сладостная мечта всех существ мужского пола. Давай так, пока между нами ещё не случилось ничего непоправимого, пока ты не бросила к моим ногам цвет своей невинности и не загубила юность на то, чтобы пытаться осчастливить такого непроходимого идиота и неотёсанного солдафона, как я, совершенно бесперспективного, грубого и неинтеллигентного, чтобы не приходилось сгорать от стыда в обществе за мои мужланские шутки… что ещё-то? А, пока я не обнюхал каждую юбку в радиусе ста километров и не начал прикрываться командировками для сокрытия пошлых адьюльтеров, давай с тобой остановимся.

Она молча хлопала глазами, пока я цитировал её же саму из недалёкого будущего. Каждое из этих слов я слышал от неё много раз и, возможно, они уже сейчас вызревали в её головке. Мы остановились, но Пугачёва не останавливалась и продолжала рвать отношения невзирая ни на что.

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас над головами,

За то, что Вы больны — увы! — не мной,

За то, что я больна — увы! — не Вами…

Только «увы» я бы заменил на «ура»…

Ляля сбросила мои руки со своей осиной талии, отстранилась и залепила мне пощёчину. Почти. Особого эффекта добиться не удалось, поскольку я успел уклониться.

— Ты… — зло прошептала она, на глазах превращаясь в ужасную фурию, — предатель и… бесчестный подонок! С этой минуты не смей приближаться ко мне и даже не думай просить прощение. Ты… ты мизинца моего не стоишь! Видеть тебя не желаю! Бабник!

Блин… кажется, я её всё-таки травмировал. Ничего теперь не поделать. Надо конечно было как-то поаккуратней, барышня, всё-таки, натура тонкая. Ну… или почти тонкая. А с другой стороны, что ещё можно было сказать?

— Не поладили? — раздался рядом голос Люси.

— Ну, типа, — хмыкнул я.

— Печально. Это что… твоя девушка?

Я фыркнул, не сдержался, но промолчал.

— Легко рубишь связи…— покачала она головой.

— Не стоит делать поспешные выводы, — пожал я плечами.

— Ну, это дело не моё, я просто попрощаться хотела. Завтра вставать рано. Ладно, классно ты эти штуки делал.

— Лунную походку? — спросил я.

— Ага, её. Ну, пока.

— Подожди, я тебя провожу.

— Нет-нет, не надо, зачем? Иди лучше помирись с девушкой.

— Мы же про царство свободы не договорили, — усмехнулся я. — А чтобы мириться, надо поссориться для начала.

— Вообще-то, справедливости, а не свободы, — поправила меня она, — но это неважно. Какое тут царство, нам же надо урожайность поднимать, надои опять же. Одну доярку ты, кстати, спас, спасибо тебе от коллектива.

— Галку что ли?

— Конечно её. Ну, а когда повысим показатели, тогда и про справедливость подумаем, и про царство.

— Хорошо, я против надоев ничего не имею. Идём.

Мы вышли из клуба. Воздух остыл и стал холодным и мглистым. Осенним. Дни стояли тёплые, почти летние, а вот по ночам становилось понятно, что лето уже закончилось. Люся передёрнула плечами и запахнула тонкое пальто. Я поднял голову. Звёзд не было.

— Сколько времени? — спросила она.

Я глянул на часы.

— Почти двенадцать.

Мы шли по улице, освещённой редкими тусклыми фонарями, окружёнными подсвеченным туманом. Казалось, что свет не может пробиться через дымку.

— Ох, заплясалась я с тобой! — покачала она головой.

— Родители отругают?

— Что? — она засмеялась. — Вряд ли. Они же не узнают. Они под Курском живут.

— А ты как здесь оказалась? — удивился я.

— Как все, по распределению. После Тимирязевки сюда в совхоз послали, вот я и тружусь.

— Серьёзно? Как интересно. Значит, ты дипломированный агроном, получается?

— А что ты так удивился? Аграрный сектор