В дивизионе - Алексей Дягилев

— Рыжий там один, за тебя сильно переживает. Пришлось ему привет от тебя передать. Вот он и вернул твоё барахлишко из тумбочки. — Рассказал мне Иваныч о своём вояже, когда мы курили на крылечке.

— Это который на костылях ходит? — на всякий случай проверяю я.

— Да нет, у этого рука в гипсе.

— Тогда это Сашка, корешок мой. Как хоть он там?

— Да нормально. Узнал, что с тобой всё в порядке, обрадовался.

— Готов, сержант? — выходит из дома полковник.

— Готов. А к чему?

— Там узнаешь. Пошли.

— Иваныч, сгоняй в город, достань оружие из тайника, привези сюда, проверь, почисти и снаряди магазины, если успеешь.

— Всё оружие доставать? — Уточняет водила.

— Да всё. — Глянув на меня, подтверждает Васин. Предчувствие у меня понимаешь, нехорошее.

В штабной «избушке» меня сфотографировали анфас, в профиль не стали, видимо на стенд — их разыскивает милиция, мой портрет вешать не собирались. Затем полковник проводил меня в подвал и определил в нужную камеру.

— Меня в допросной найдёте. Как только закончите с этой заключённой, — кивает он на дверь, — вызовете охрану, вас проводят.

— Хорошо, товарищ капитан государственной безопасности, — навеличиваю я Васина, входя в образ.

Козырнув мне, полковник уходит. Я же по привычке отдаю воинское приветствие, но вспомнив, что я без головного убора, просто чешу за ухом.

— Ты эта, стучись, ежели што. Я тут недалеча буду. — Подбадривает меня немолодой, лет пятидесяти, контролёр. — Ох и лютая девка, а с виду не скажешь. Вчера двоих наших в лазарет отправила.

— Во врёшь! — подначиваю я цирика. — У вас эвон какие мордовороты, а она ж баба, да ещё и стерлядка худосочная.

— Вот те крест. — Подносит руку ко лбу мужичок привычным жестом, но опускает, воровато оглядевшись по сторонам. — Не такая уж она и стерлядка. Фигуристая. Она одному из наших карандаш в ногу засадила, а второго вообще чуть инвалидом не сделала. — Переходит он на громкий шёпот.

— Как так?

— А вот так. Наш начальник сказал её примерно наказать, чтобы не бузила. Вот мужики и закинули её в карцер, да хорошенько помыли из брандспойта, а потом ещё и выпороли верёвкой по заднице, больно, но и следов почти не оставили. Пообещали каждую ночь так делать, если и дальше кобениться будет. Девка после этого стала как шёлковая, кобениться перестала, а потом начкару нашему чуть достоинство не откусила. Мужики говорят, насилу челюсти у неё разжали, до того крепко вцепилась.

— Ты сам видал?

— Та ни. Я же вчера после суток отдыхал, сегодня вот заступил.

— А начкар где сейчас?

— Известно где. В лазарете.

— Ладно, открывай. — Не захотел я слушать дальше про чудо, которое распухло и долго болело.

Когда за мной захлопнулась входная дверь в камеру, поневоле оглядываю помещение. Одиночная каморка два на три метра. Справа от входа вмурованный в стену столик. Слева топчан. Напротив дверей зарешеченное окошко под потолком. Скорее не окошко, а отдушина с форточкой. Удобства тоже у дальней стены. Милка лежала на топчане, животом вниз, одета в обычное солдатское бельё. Нательная рубаха и… А вот каликов на ней не была, поэтому нижняя часть спины и стройные ноги были обнажены. Присаживаюсь на единственный табурет возле стола, и достав папиросы, закуриваю. А что ещё делать? Милка лежит и не подаёт никаких признаков жизни, то ли спит, то ли притворяется. Смысла её будить нет никакого. Всё равно она сейчас хрен что расскажет. А если и расскажет, то наврёт с три короба, фантазия у неё богатая, сочинять умеет. Ночью ей опять видимо достанется, дубаки снова за своего мстить придут. Тем более начальник добро дал. По идее надо местного «кума» в позу пьющего оленя ставить, но если даже у Васина нет полномочий, то у меня тем более.

— Слышь, мусорок. Ты бы не курил здесь. — Слышу я хриплый голос с лежанки.

— А то что?

— А то я тоже хочу.

— Хочешь, кури. — Прикуриваю я новую папиросу и подаю ей.

— Ну и скотина ты, мусорок. — С наслаждением затянувшись, встаёт она на топчан и едва дотянувшись, открывает маленькую форточку. — Но полезная. Хотя бы закурить дал. А то, что полкан твой, что салага лейтенант не курят. Больные, что ли? — Так и остаётся она стоять возле окна, повернувшись голым задом ко мне.

— Ты, лярва, за метлой следи. Если под ворами лежала, то это не значит, что ты чёрта за яйца поймала. Как была шмарой, так ею и осталась, хоть ты и мокрушница. Так что не строй из себя блатную кошку. Ты же интеллигентная женщина, училкой поди до войны работала.

— Вот гад, он и про это разнюхал. Прям как настоящий лягаш.

— Всё. Достала ты меня. Пойду я пожалуй. Поднимаюсь я с табурета, выбросив бычок в унитаз. Отдыхай. Наслаждайся. Вечером снова за тобой друзья придут, помоют, обсушат и спать уложат.

— И что, даже уговорить меня не попробуешь?

— А смысл? Одни уговорщики с тобой уже говорили, а другие к тебе ночью заявятся.

— Да не интересно мне с ними. Скучные они. Вопросами своими задолбали. Те, которые ночью приходили, они повеселее, но от этого веселья у меня до сих пор жопа болит. А вот с тобой бы я пообщалась. Тем более у тебя и курево есть.

— Да некогда мне с тобой за жизнь трепаться. Если по делу что, говори, а так…

— Давай по делу. Но и за жизнь тоже. Мы же с тобой не чужие. — Соскакивает она с топчана, и оказывается вплотную ко мне.

— На место сядь. — Отхожу я на шаг назад, разрывая дистанцию и уперевшись в дверь.

— Да не могу я сидеть. — Послушно отходит она от меня.

— Тогда ляжь.

— Как скажешь, дорогой. Видишь, какая я послушная. — Ложится она на живот, грациозно выпятив попку.

— Ладно, уговорила. Но не я здесь решаю. Как нащальника скажет, так и будет. — Кошу я под Джамшута и стучу в дверь.

— А начальнику твоему всё равно деваться некуда, так что возвращайся быстрей.

— Дождись меня.