Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Рэна развернула их спинами:

– Всё. Идите. И ни слова.

– Да у матери все подружки судачат, что она умом тронулась, и ты тут вместе с ней. – Митяй отбежал на пару шагов и смачно сплюнул.

– Твою дивизию! Бегом марш отсюда! – разозлилась Рэна.

Ребята лениво, со смехом побежали прочь.

– Кто это? – спросила Полина, когда Рэна, красная и разгорячённая, плюхнулась на раскладную табуретку.

– Соседские пацанята, шелуха от семечек, – отмахнулась она. – Ты как, моя хорошая? Кушаешь, отлично. А мне жарко, вся в воде: по животу под сарафаном течёт. Кусок и не лезет.

– Я всё думаю, Рэна. Я поливаю и поливаю. Поливаю и поливаю. А дни идут. И не меняется ничего. Ни-че-го-шень-ки. Днём жарко, ночью темно. Соня стонет, просит. Как мне её вернуть? Вдруг я дерево пою, оно сильнее становится, а Соня – слабее? Вдруг я хуже делаю? Вдруг она никогда не вернётся? Что мне тогда? А может, это дерево заставляет её просить воды?

Рэна молча смотрела на неё. Она уже не знала, что говорить. Она просто ждала, когда Полина примет своё горе, вернётся в город – привыкать, что Сони нет. Для этого нужно время – столько времени, сколько понадобится, и всё это время Рэна проведёт рядом.

– Может, срубить её? – с надеждой спросила Полина. – И отдаст она мне тогда мою девочку? Умрёт если. И отдаст.

– Жалко деревце-то губить… – начала было Рэна, но осеклась. – А может, и сруби, – сказала она задумчиво, – может, полегчает.

– Я пойду. – Полина решительно вскочила на ноги.

– Куда ж? – вдруг встревожилась Рэна.

– В магазин. Где у вас тут топоры продаются?

– Сколько здесь живёшь, ничего не знаешь. Есть у меня топор, за палаткой лежит. Чем же, думаешь, я дровишки для костра щёлкаю?

5

Девочки опаздывали на автобус, ушли очень быстро. Мало успела старуха рассказать и ещё меньше узнать.

Она стояла у окна и смотрела, как бросились они со двора в запылённый переулок, как скрылись за углом. Занавеска тёрлась о щёку шершавой тканью, как ласковая кошка, лёгкий предвечерний ветерок обдувал лицо. Вид из окна открывался мирный, спокойный. Будто ничего и не произошло: не вырывался из своего тысячелетнего заточения ифрит по имени Балам, не пропадали люди. Будто – чтобы освободить его – никто не открывал разлом между двумя мирами. В голове у старухи звучал голос Демерджи: «Отыщи близнецов!»

Зейнеп чувствовала, что старик смотрит ей в спину, и не знала, какую игру следует ей вести с ним.

– Нашлась юная Таллемайя, уже хорошо, – наконец сказал Ахвал. – Жива и здорова.

Зейнеп медленно отошла от окна:

– Почему в лагере она живёт? Что знает про мать свою и Балама? Не договорили мы. Надо ли было отпускать девочек?

– Ну а заперли бы мы их, люди панику б ещё пуще подняли, – возразил старик. – Ты что, в тюрьму хочешь попасть как похититель? Что ты оттуда сделать сможешь?

– Да что мне тюрьма, – отмахнулась старуха. – Нельзя этих девочек оставлять один на один с бедой, Ахвал. Знаешь, что нельзя.

– Тут согласен я, – сказал старик. – Мы с Тимсахом приглядим за ними.

– Сегодня вечером я пойду. – Старуха убирала со стола. – Много вопросов у меня к ним. А вторая? Кто она, эта Марта?

– Просто девочка, – Ахвал закурил, – которую наша скогсра другом себе сделала.

– Просто девочка. – Старуха глянула на чёрный от копоти котёл. – А история про мальчика?

– Это дело рук Балама, – старик нахмурился, – убил он его родителей да обратил в камни. Ифриту такое под силу.

Зейнеп с сомнением глянула на него, спросила:

– Что сделает он дальше?

– Медведь, – ответил Ахвал, – пойдёт он за Урсой, своим вторым слугой.

– Сможет Балам оживить его, как думаешь?

– Сила нужна и заклинание. Только это нас спасти может – что не знает он заклинания и перейти на ту сторону не может. Иначе…

– Думать не хочу, что ждёт нас иначе, – перебила его Зейнеп.

Глава 8

Майя

1

Автобус из Гурзуфа вернулся к ужину. Небольшая группка спортсменов направилась с Константином Андреевичем на пляж, чтобы выжать из выходного максимум; тренер и сам хотел искупаться, поэтому согласился легко и на пляже никого не торопил. Марта с Майкой залезли в море быстро – было приятно смыть с себя городскую пыль. Холмов строил башни из камней: внизу плоский овальный булыжник с обточенными краями, на него – камень поменьше, ещё меньше, ещё. Башни выходили кривые, красивые.

Марсианские колонии.

Посмотрели закат. Море было ровное, как расправленное покрывало, – заплыть бы на глубину, лечь к небу звездой.

Поднимались к корпусам уже в темноте. Пока девочки мылись в душе и чистили зубы, Пашуля сидел в старом красном кресле перед телевизором в холле. У кресла были вязаные салфетки на подлокотниках – в местах особых потёртостей. Оно было самым удобным предметом мебели в «Агаресе».

По субботам – а была суббота – спортсмены ходили на дискотеку, которая уже приглушённо гундосила внутри главного корпуса. Группу по настольному теннису туда не пускали тренеры. Аргументов было два: первый – ещё малы, второй – устанете, с утра кросс не пробежите. Но все, конечно, знали, что они это просто из вредности.

Контроль над выполнением команды «отбой» в день дискотеки был жёстким. Ребята должны были уладить свои личные дела до десяти. А с десяти до семи – спать. Чтобы они не сбежали на дискотеку, тренеры запирали палаты снаружи.

Лизка достала у нянечки запасной ключ на следующий день после начала смены.

Так они добыли себе свободу. Правда, пользоваться ею всё равно боялись. В основном по вечерам сидели на окне, свесив ноги на улицу. В такие дни Марта думала про Женю. Она представляла, как стихает в зале «тынц-тынц», начинается медляк – обязательно «Леди ин ред» Криса Де Бурга, – подходит к ней Женя, протягивает руку и спрашивает: «Можно?» – а она кивает в ответ. Это был её Женя, тот, что поцеловал в макушку, и плевать, что просто задел локтем. Её Женя ждал у входа на дискотеку, смотрел на неё щенячьими глазами и хотел танцевать только с ней. А не шёл туда пообжиматься с Таськой Морозовой, зная, что теннисистов снова не пустили.

Но сегодня ей было не до Жени. Она лихорадочно придумывала, как бы поговорить с Пролетовой наедине. В автобусе, в столовой и на пляже совсем не получилось: