Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Тинка и Лизка переругивались. В корпусе напротив, как в театре теней, были видны силуэты Пашули, Василия Викторовича, Константина Андреевича и Ниночки. Она из стороны в сторону махала накрученным на затылке хвостом: смеялась. Пашуля подносил руку со стаканом ко рту. Василий Викторович не двигался, сидел как истукан. Все хорошо проводили время.

На подоконник прилетели две огромные бабочки с кружевными прозрачными крыльями. Совсем не боялись. Сидели, шевелили усиками, слушали. Майка, которая думала о том же, что и Марта, начала делать вид, что сильно хочет в туалет.

– Лизка, дай ключ, сил нет терпеть, – канючила она.

– Только что из туалетов, в чём твоя проблема вообще? – спросила Мишаева.

– До этого не хотела, а щаз[35] приспичило! Пожа-алуйста!

– Ага, я дай, тебя поймают, нам страдай.

– Ещё минута, и действительно будете страдать тут, – пригрозила Пролетова.

– Иди за окно, – задумчиво предложила Тина, пытаясь погладить бабочку, как щенка.

– С утра все проснутся, а у нас под окном куча, – развивала события Майя. – Кто наложил? Бабочка?

Лизка нехотя протянула Пролетовой ключ.

– Веснова, пойдём со мной? – попросила Рыжая.

Марта решила поломаться, чтобы усыпить подозрения Мишаевых:

– Неохота.

– Плиз![36]

Лизка закатила глаза:

– Госпади.

– Мне страшно одной. Вдруг Яртышников застукает.

– Ну ладно, – с притворной неохотой согласилась Марта, перекидывая ноги обратно в палату, – летс го[37].

2

Рэна вздымалась, как тесто, оглаживала себя рукой, всхрапывала во сне и поскуливала. Полина проползла мимо неё и выбралась из палатки. В голове стучала колыбельная, которую она пела Соне, когда та была совсем маленькая.

Топор был воткнут в землю у одного из пней. Она вытащила его, краем кофты очистила лезвие. Он оказался очень тяжёлым, или, может, это она так ослабла за последние дни. Шла медленно, и шаги стучали в груди.

«Освобожу её».

«Срублю берёзу, и Соня упадёт к ногам, а дерево – туда, вниз, и трава сразу сожрёт его, как сжирают муравьи сладкое мясо».

У самой берёзы остановилась, посмотрела вниз. Склоном спускался к Гурзуфу лес, а за огненным хвостом городских огней темнело море. Оно сегодня было тихим, и угадать его можно было лишь по памяти – ни шевеления, ни огонька. Полина смотрела за лес, за Гурзуф, в тёмную бездну, мысленно чертя линию горизонта. Но всё сливалось в непрозрачный мрак.

Она с трудом подняла топор. Ударить постаралась аккуратно, сильно и как можно ниже.

Страшный крик сбил её с ног. Полина стукнулась виском о корень соседней ели, вскочила, зажала уши. Бесполезно – кричали у неё в голове. Это была Соня, разбуженная, ошарашенная болью. Из зарубки на стволе потекла прозрачная жидкость. Полина сняла кофту, трясущимися руками перевязала ею ствол, машинально заметив, что рана получилась неглубокой. Ей хотелось просить прощения, твердить: «прости, прости», но на слова не было сил. Ей хотелось целовать ствол, но губы были содраны и болели.

Она никогда ничего не сделает. Её дочь до конца дней останется деревом, а она только и сможет ей дать что вёдра воды. Соня горько заплакала. Полина еле слышно запела старую колыбельную:

Берёзонька скрип, скрип,

Моя доченька, спи, спи…

Дыхание кончилось. Она сползла по стволу, посидела молча, покачиваясь, и продолжила:

Моя доченька ус-нёт,

Её сон уне-сёт.

Унесёт её в са-док,

Под малиновый кус-ток.

А малинка упа-дёт,

Дочке в ротик попа-дёт.

Малиночка сла-денька,

Спи, доченька ма-ленька.

Голос у неё был слабый, гласных недотягивал. Но по лесу, над морем, над городскими огнями, к горизонту и за горизонт неслась тихая песня, будто сотни других голосов её подхватывали:

Берёзонька скрип, скрип…

Моя доченька, спи, спи…

Постепенно Соня перестала всхлипывать.

3

Девочки проверили, не сидит ли кто в кабинках. Да кому там было сидеть – все нормальные люди колыхались в такт гулко булькающему вдали музону [38].

– Так. – Марта тяжело посмотрела на Майю.

Ей хотелось спросить: «Что? Что? Что?» – дальше она сформулировать не могла. Круглым чёрным мячиком для настольного тенниса скакало в ней мрачное подозрение: девочка Майя Пролетова вовсе не была человеком.

– Кто ты?

Майка вздохнула:

– Помнишь, Ребрикова ворвалась ко мне в душ? Думаешь, я её просто так выставить пыталась? Я же к стенке изо всех сил прижималась, только бы никто не заметил.

Рыжая отвернулась и сняла футболку. Вся спина Пролетовой была в коричневых чешуйках. Они выглядели инородными, неестественными, будто Майя надела карнавальный костюм.

– Я дух леса, как и старуха Зейнеп. Нас называют скогсрами. Первые из нас отделились от деревьев – поэтому у нас древесная спина. У кого ветки растут, у кого – дупло, а у меня вот еловые чешуйки, как на шишке.

– Что значит – дух? Ты вон вся… телесная. Ткну – палец же не провалится.

– Мы такие же, как вы. Не привидения же.

– Сомневаюсь. У меня на спине родинка. Брони нет.

– Но вообще, у нас много названий. Хульдра, таллемайя, например. Кстати, последнее название напрямую связано с нашим родом, мы же хвойные.

– Вы же хвойные, – высоким, не своим голосом повторила Марта.

Пролетова обернулась и посмотрела ей в глаза. Было видно, что признание приносит Рыжей облегчение. Ей было приятно, что Зейнеп расколола её. «Свои тут. Крепкие», – сказала старуха и тем самым дала официальное разрешение поделиться с подругой.

– Мы живём везде, где есть лес. Лесные нимфы, лешие, берегини… Называй нас, как тебе удобно. Мы стараемся скрываться от людей, но, если быть честной, вы всё равно нас не видите в упор. Вы, люди, такие странные, ну…

– Ну?

– Ну как тебе сказать. Не обижайся только. Невнимательные. Рассеянные. С одного на другое перескакиваете. Вы не видите то, во что не верите, обладаете такой… избирательной слепотой, что ли. И с обонянием у вас проблемы. Вот ты, например, сможешь отличить запах кошки от запаха собаки?

– Легко!

– А запах сосны от запаха ели?

– Так это же одно и то же.

– Угу. Яблоко и груша – это одно и то же?

Пролетова, всё ещё стоя к Марте спиной, чуть-чуть приспустила пижамные штаны. Марта увидела на копчике подруги раздражение, похожее на большой фурункул. Девчонки в лагере называли такие прыщи вулканами.

– У нас растут хвосты: либо лисий, либо коровий. Мой вот только прорезался. Знаешь, как болит. Надеюсь, он будет лисий,