Чиновник - Владимир Анатольевич Тимофеев

армии. Кстати, не зря. Мужская мода, вообще, довольно консервативна, а уж в пятидесятых, когда качественные одежда и обувь стоили достаточно дорого, их чаще всего носили, пока совсем не износятся.

Бо́льшая часть вещей подошла. Брюки, пиджаки и пальто тогда шили и покупали на вырост, так что раздавшиеся плечи «подопытного» помехой не стали. Но вот с рубашками, в основном, пришлось распрощаться. А ещё Зинаида Степановна связала племяннику, пока тот служил, несколько свитеров. Ну, и носки шерстяные, аж два десятка. Хватит, как сказал Николай по этому поводу, строительную бригаду одеть.

А вот обуть её точно б не получилось. Из подходящей для поздней осени обуви годными старший сержант, помимо армейских сапог, признал только пару старых ботинок и валенки с галошами. Последние были, конечно, удобны, их и большие начальники не гнушались носить, например, на охоту или «для встреч с народом» (хотя предпочитали, в основном, бурки «как у Никиты Сергеевича»), однако для городского парня выглядели в определённом смысле анахронизмом.

Зато ботинки с шерстяными носками смотрелись нормально. И по холодной погоде носились с комфортом.

На Старый рынок возле Октябрьского моста Стрельников, как обещал Левашову, прибыл к двенадцати. В кепке, тёплом суконном пальто, в поддетых под брюки кальсонах, он мог бродить меж прилавков достаточно долго. И пусть погода в воскресный день была чуть прохладнее, чем в субботу, где-то в районе нуля, зато совершенно безветренная, да и снега с дождём, похоже, не ожидалось.

«Лешего» старший сержант обнаружил через пятнадцать минут. Тот мёрз возле «Блинной», как договаривались, в кургузой тужурке, без шапки, в истоптанных кирзовых сапогах. Хотя и начищенных, что показалось Стрельникову добрым знаком.

— Пришёл?

— Пришёл, — буркнул Витька, засунув руки в карманы. — Чего хотел-то?

— Поговорить, — хмыкнул Стрельников. — Зайдём? — указал он на вывеску с нарисованным самоваром и тарелкой блинов.

— Угощаешь? — дёрнул щекой приятель.

— Угощаю, — кивнул Николай.

Небольшое кафе, работавшее, по слухам, ещё со времён НЭПа, за три года нисколько не изменилось. В нём всё так же продавали «для внутреннего употребления» и «на вынос» пончики, блины, беляши, чебуреки и наливали в стаканы чай, морс и пиво.

Во время войны его ассортимент по части мясной продукции сначала существенно сократился, а затем и вовсе исчез, но в 44-м, благодаря указам о коммерческих магазинах и ресторанах, возродился, как феникс из пепла. Бывшую «Блинную» перевели в Особторг и до денежной реформы 47-го она, действительно, работала как дорогой ресторан, где за несколько суток на деликатесы и выпивку запросто можно было спустить месячное содержание командира полка, директора фабрики, заведующего отделом облисполкома или главного режиссёра городского театра.

После реформы, когда Особторг упразднили, всё быстро вернулось на круги своя, и «ресторан номер два» превратился обратно в артельную «Блинную». Столы и стулья в ней, впрочем, остались теми же самыми, «ресторанными». Плюс через год примерно полпомещения выделили под «стоячие места» и поставили рядом с прилавком титаны с горячим чаем. Что любопытно, чаю здесь можно было наливать себе сколько угодно, платить приходилось только за сахар. Ну, или за леденцы, как кому больше нравилось.

«Стоячую» часть заведения Стрельников проигнорировал — сразу отправился к свободному столику в уголке, кивнул приятелю (мол, садись здесь и жди) и двинулся к стойке. Четыре беляша и тарелка блинов со сметаной обошлись ему в двадцать один пятьдесят. Ни леденцы, ни колотый сахар к чаю Николай брать не стал — вовремя вспомнил, что Витька, так же как он, чай всегда пил несладкий. А пиво... нет, угощать приятеля пивом Стрельников не собирался.

Беседовать они начали, когда Левашов умял свои беляши и выпил два стакана напитка. Видно, и вправду давно уже нормально не ел.

— Как мать? — спросил Стрельников, пододвигая ему тарелку с блинами.

— Мать? — поднял глаза Левашов. — А ты разве не знаешь?

— Знаю.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Хочу узнать твою версию.

Витька на миг скривился, словно лимон проглотил, а затем резко тряхнул головой:

— Ты прав. Это из-за меня, — и начал рассказывать.

История была совершенно типичной. Причём, не только для этого времени, но и для будущего или прошлого.

Ушедший в очередной запой «Леший» спёр из квартиры казённый аккордеон, который Раиса Ивановна время от времени «не по инструкции» забирала из музыкальной школы домой для частных уроков, и вместе с дружками продал его какому-то неизвестному.

Раиса Ивановна взяла всю вину на себя, заявив, что случайно уронила аккордеон в реку. Глупость, конечно, но женщина стояла на своём, и дело, хочешь не хочешь, пришлось заводить на неё, а не на вечно пьяного Витьку. На её счастье, до реального суда не дошло — все материалы передали в школу на суд товарищеский.

Далее всё пошло по накатанной, и если бы Левашову «судили» только коллеги, «приговор», вероятней всего, оказался бы достаточно мягким. Ей просто влепили бы выговор и обязали бы компенсировать школе стоимость утраченного имущества. Однако помимо коллег на собрание явились представители гороно и горкома и в дополнение к «стандартному» наказанию потребовали добавить ещё одно. Ужесточить, так сказать. В назидание. Чтобы другим было неповадно. Так что на бедную Раису Ивановну не только «повесили» обязательство выплатить тысячу двести рублей, но и отстранили её от преподавания и перевели (пока не расплатится) на должность уборщицы с окладом триста девяносто вместо привычных семисот сорока, какие она получала раньше.

Витька ничем помочь матери, понятное дело, не мог. За год после армии он поменял три места работы, на постоянную его нигде больше брать не хотели, поэтому приходилось перебиваться случайными заработками, да только и там всё заканчивалось одинаково — практически всё заработанное он просаживал с дружками на водку.

— Сволочь ты, Леший, — заявил Николай, когда тот закончил.

— Сволочь, — согласился приятель.

— А соскочить не пытался?

— Пытался, да бе́з толку, — бросил с горечью Витька. — С моими хвостами нормальные люди даже говорить со мной не хотят.

— Хвостами? Откуда? Неужто из армии? Что ж ты такого там учудил, что аж на гражданке аукается?

— Что я там учудил? Да просто приказ сначала нарушил, а после... — приятель снова скривился, — А после оно уже без меня... само покатилось...

Витька рассказывал долго. За это время слушающий его Николай успел принести ещё по парочке беляшей да трижды за чаем ходил.

Его приятель действительно служил в Прикарпатье, водителем грузовика в зенитно-артиллерийском расчёте. Нормально служил. Как все.