Дело о морском дьяволе - Василий Павлович Щепетнёв

И тихий, металлический скрежет крючков о латунные штифты был единственным звуком во вселенной — звуком старой жизни Лазаря, впускающей их в новое, ещё неведомое, но уже пахнущее смертью и безумием, будущее.

— Вуаля и сильвупле, мсье Арехин, — прошипел Лазарь в темноте, и эти два французских словечка прозвучали в его устах дико и нелепо, как скверный анекдот на похоронах. Он толкнул массивную дверь, и та, вопреки ожиданиям, подалась без единого звука — ни скрипа, ни стонущего вздоха древесины. Она поплыла внутрь, будто её толкала не рука, а сама ночная мгла.

— Следят за хозяйством, масла не жалеют, — добавил Лазарь шепотом, и в этом шепоте слышалось странное, почти похотливое удовлетворение мастера, оценивающего чужую, но качественную работу.

Арехин замер на пороге. Оттуда, из-за двери, тянуло не садовой сыростью, а другим, чужим воздухом — стерильным, холодным, с лёгкой нотой йода, формалина и чего-то сладковато-приторного, от чего непроизвольно сводило желудок. Запах больницы. Запах лаборатории. Запах, не обещающий ничего хорошего.

— Неужели внутри нет охраны? — спросил он, и его голос, казалось, поглотила эта новая, беззвучная темнота.

Лазарь фыркнул, коротко и презрительно.

— Все люди на яхте, в заливе. У Сальватора не так уж и много доверенных слуг. Говорят, он не любит, когда за ним наблюдают. Остался один старик, сторож, но он и подслеповат, и глуховат, а, главное… — Лазарь сделал выразительную паузу, и Арехин мысленно её заполнил. — А, главное, очень любит огненную воду. И сегодня, после того как хозяин отбыл на яхту, ему, наверное, перепала не одна чарка. Спит сейчас беспробудно, как сурок. Или как покойник.

Они шагнули вовнутрь, прикрыли дверь, отрезая обратный путь. Точнее, путь оставался, но психологически чувствовалось, будто они вошли в логово какого-то огромного, спящего чудовища. Дорожки здесь были выложены желтым кирпичом, растения — подстриженные, геометрически правильные. И над всем этим аргентинская луна, куда ярче российской. Нет, и российская светит отлично в ясную зимнюю ночь, когда весь мир накрыт белым, чистым снегом. Но здесь снега не было и никогда не будет. Здесь климат иной. Теплый, влажный, благоприятный для роста не только пальм, но и для иных, более странных вещей.

Лунный свет был настолько ярок, что отбрасывал чёрные, как уголь, резкие тени, превращая мир в негатив фотографии.

— Куда вы меня ведёте, Лазарь? — спросил Арехин.

— Недалеко. Совсем недалеко. Туда, где Сальватор держит свои самые… трогательные создания, — ответил Лазарь.

Они вышли на небольшую круглую площадку, и перед ними открылся пруд. Не очень большой, искусственный, с правильными берегами. В России у помещиков средней руки в таких прудах водились лещи, жирные судаки, а пуще всего — караси, глупая и плодовитая рыба. Захочет барин ухи, пошлёт пару мужичков с бреднем — и готово! Но здесь вода была не мутной и тёплой, а чёрной, маслянистой и неподвижной, как расплавленный обсидиан. На её поверхности не было ни кувшинок, ни ряски. Ничего живого. Только отражение луны — холодный, слепой глаз.

— Мы пришли! — негромко, но очень чётко сказал Лазарь, и в его голосе прозвучала та же торжественность, с которой фокусник представляет самый диковинный трюк.

И тогда на поверхности пруда что-то произошло. Лунная дорожка задрожала, распалась на кривые. И одна за другой, медленно, без единого всплеска, показались три головы. Небольшие. Гладкие. С мокрыми, тёмными прядями волос, прилипшими ко лбу и щекам. Похоже, детские.

— Знакомьтесь, Арехин, — почти шёпотом произнёс Лазарь, и его губы растянулись в улыбке, лишённой всякой теплоты. — Это ихтиандры. Люди-рыбы. Живое, дышащее творение доктора Сальватора. Его гордость и его проклятие, я думаю.

Головы, не мигая, смотрели на них огромными, тёмными глазами, в которых лунный свет отражался пустыми бликами. Потом, словно по команде, они стали быстро приближаться к берегу. Движения были плавными, неестественно скользящими. Минута — и существа вышли на мелководье, а затем и на берег, усыпанный галькой.

Дети. Лет пяти, шести. Худенькие, бледные, с кожей странного фарфорово-голубоватого оттенка. Мальчик и две девочки. Они стояли, слегка пошатываясь, капая чёрной водой, и молча смотрели. И тогда Арехин увидел жабры. Или то, что должно было быть жабрами. На шее у каждого, чуть ниже линии челюсти, зияли три аккуратные щели, прикрытые полупрозрачными, розоватыми перепонками. При дыхании они слабо пульсировали, и звук, который они издавали, был тихим, влажным присвистом — не человеческим, не рыбьим, а каким-то совершенно иным, глубоко чужим.

— Держите! — весело сказал Лазарь, словно угощая щенков. Он достал из кармана пиджака три леденца, завёрнутых в яркую бумажку. Поштучно протянул каждому ребёнку. Мальчик и девочки взяли конфеты молча, их тонкие, холодные пальцы на мгновение коснулись ладони Лазаря. Они не улыбнулись. Они даже не развернули сладости. Просто взяли и, не поворачиваясь спиной, так же молча и медленно, пятясь, отступили обратно в чёрную воду. Через мгновение на поверхности остались лишь медленно расходящиеся круги, да три ярких пятнышка обёрток, плавающих у берега, как неестественные, ядовитые цветы.

Арехин ощутил во рту вкус меди. Это был вкус непринятия, не того, что кричит, а того, что молча оседает на дно души тяжёлым, холодным слитком.

— Вы интересовались пропавшими детьми в Буэнос-Айресе, — небрежно бросил Лазарь, отряхивая мнимую пыль с рук. — Они перед вами. Вернее, те немногие, кто… выжил. Или кого можно считать выжившим.

Значит, Зурита тоже с Коминтерном? Или просто куплен? Почему бы и нет. В этом мире все ниточки рано или поздно сходятся в один тугой кровавый узел.

— Пропадали десятки, — хрипло сказал Арехин. — Сотни, если верить газетам.

Лазарь пожал плечами.

— На один удачный эксперимент приходится десять неудачных. Или двадцать. Или тридцать. Я не знаю. Не считал. Доктор Сальватор, наверное, ведёт учёт. Для науки. Всё для науки, Арехин. Ради будущего, где человек будет властвовать над природой, — голос его звучал как хорошо заученный пропагандистский лозунг, за которым скрывается ад. — И потом, ихтиандры — лишь одно из направлений исследований доктора Сальватора.

— Но откуда вы знаете об этих? О конкретно этих? — спросил Арехин.

Лазарь повернулся к нему. Его лицо в лунном свете было торжествующим.

— Мне их показал сам Сальватор. Сегодня днём. Пока вы играли в шахматы. Он водил меня по своей… ну, как бы это назвать… лаборатории чудес. Я ведь здесь не просто так, я представляю великую страну, большие возможности. У Сальватора есть товар, уникальный, не имеющий аналогов. Он его и предъявил