Дело о морском дьяволе - Василий Павлович Щепетнёв

Но сенсацией было другое. Этой ночью в заливе, в десяти милях от побережья, потерпел крушение и затонул итальянский лайнер «Principessa Mafalda»! Погибло множество людей! Немногочисленные спасенные утверждают, что неподалеку видели яхту, но на помощь никто не пришел! И, по неподтвержденным пока данным, на борту была значительная сумма в золоте, предназначавшаяся для Аргентины, межправительственные расчёты.

Арехин отложил газету. Шум улицы — гудки автомобилей, выкрики разносчиков, смех — внезапно обрушился на него, громкий и раздражающий. Он смотрел сквозь лобовое стекло на проплывающие мимо фасады, но видел другое: черную, холодную воду, обломки, крики, растворяющиеся в ночном океане. И яхту. Яхту, которая видела, но не пришла на помощь.

Но мало ли в заливе яхт, шхун, яликов и прочих кораблей и корабликов? Мало ли кто что видел в панике и темноте? Он попытался отогнать навязчивую мысль. С другой стороны, значительная сумма в золоте — это не жемчужины из раковин выцарапывать. И наглядная демонстрация возможностей для потенциальных инвесторов. Мысль была циничной, холодной и, вероятно, справедливой. Доктор Сальватор говорил о звездах, а неподалеку тонули люди и золото. Два разных мира, едва соприкасающихся краями. Как черные и белые квадраты на доске.

Шахматный Клуб был полон. Посмотреть, как Капабланка вывернется из «сложного положения», пришли многие. Все, кого мог вместить Клуб, и еще снаружи собралось немало зрителей, для которых поставили большую демонстрационную доску. Их смутный гул доносился сквозь закрытые окна, как отдаленный прибой. Арехин прошёл в игровой зал. Капабланка уже сидел за своим столиком, безупречный, спокойный, разглядывающий ногти. Он улыбнулся Арехину легкой, дружеской улыбкой, в которой не было ни тени вчерашнего напряжения. Человек, уверенный в своей звезде.

Перед тем, как судья матча вскрыл конверт с записанным ходом, президент Клуба поднялся и, слегка откашлявшись, сказал короткую речь. Его лицо было серьезным и печальным.

— Дамы и господа. Прежде чем мы продолжим наше великое интеллектуальное сражение, мир которого кажется нам таким важным, я вынужден напомнить о трагедии, случившейся в океане, который омывает наши берега. Предлагаю почтить память погибших при крушении «Principessa Mafalda» минутой молчания.

Все встали. И в огромной, набитой людьми зале воцарилась абсолютная, давящая тишина. Арехин стоял, опустив голову, но видел перед собой не мрачные лица собравшихся, а снова — темную воду, огни тонущего корабля, гаснущие один за другим. И яхту. Белую яхту, молчаливо наблюдающую со стороны. Он слышал тиканье своих карманных часов, громкое, как удары молота. Шестьдесят секунд. Шестьдесят ударов. Каждый удар отдавался где-то глубоко внутри, в том месте, где хранились воспоминания о всех кораблях, которые он когда-либо терял — в реальности или в снах. Минута истекла. Кто-то вздохнул. Кто-то прошелестел газетой. Президент кивнул судье.

Мир шахмат, четкий, логичный, подчиняющийся строгим правилам, снова возник вокруг них, как аквариум. Но Арехин уже знал, что где-то там, за его стеклянными стенками, плавает что-то огромное, тёмное и безмолвное. Что-то, что не подчиняется никаким правилам, кроме своих собственных. И этот знак, это знание, было теперь частью игры. Частью его следующего хода, который он обдумывал, глядя на безмятежное лицо чемпиона, пока судья медленно, с театральной торжественностью, вскрывал конверт.

Сеньор Керенсио, человек с лицом из восковой бумаги и пальцами, движущимися с тихой механической точностью, достал из конверта бланки, раздал их игрокам, сделал на доске записанный ход Арехина и пустил часы. Тиканье шахматных часов много громче «Павла Буре» в кармане пиджака, это был звук утекающего времени, песка в часах вселенной, и Арехин на миг представил себе, что сидит не в клубе, а в некоей лаборатории, где само время подвергается тщательному, беспристрастному изучению.

Капабланка ответил без раздумий. Его рука, изящная и холёная, совершила вальяжное движение, будто отодвигая не пешку, а легкую занавеску на окне в летний день. В зале зашушукались, радуясь уверенности кубинца. Шёпот был подобен шелесту сухих листьев в парке поздним вечером. Должно быть, они посчитали, что их кумир нашёл путь, чтобы разгромить этого русского, этого загадочного гостя, порождение снежных равнин другого полушария. Арехин почувствовал на себе тяжесть их коллективного ожидания, плотного, как влажный воздух перед грозой. Но он не думал над ответным ходом. Нет. Его ум, отчаянно цепляясь за что-то реальное, ускользнул с шестидесяти четырех клеток и погрузился в анализ собственного положения. Не на доске. В жизни.

Мысленный поток понес его, как река под далекой Рамонью. Итак, есть некий экс-варшавянин Сальве, он же доктор Сальватор. Гениальный ученый-медик, нечто вроде доктора Моро из той повести Уэллса, что он читал в детстве при свете керосиновой лампы. Только наоборот. Если доктор Моро силой ума и скальпеля превращал животных в подобия людей, то доктор Сальватор, судя по обрывочным данным, превращал людей в животных. Частично. Был просто человек — получился человек-рыба. Ихтиандр. Арехин закрыл глаза на секунду, и перед ним возникло видение: холодная глубина, тусклый свет, проникающий сквозь толщу воды, и силуэты, скользящие среди водорослей и ржавых ребер затонувших кораблей. Не люди, не рыбы. Что-то промежуточное. Интересно, много ли человеческого осталось в головах тех детей? Способны ли они тосковать по солнцу, по теплу песка, по смеху? Или их сознание теперь — лишь набор инстинктов и приказов? Что сказал Лазарь? Один удачный эксперимент на десять детей? Или на двадцать? На тридцать? Цифры терялись, расплывались, но за каждой стояла короткая, оборванная жизнь. Пусть ищут сокровища, а если таковых нет — топят проходящие суда. А что гибнет команда, гибнут пассажиры — то и ладно. Дело прочно, когда под ним струится кровь, сказал болеющий за народ поэт. Строчка застряла в сознании, как заноза.

И ведь ихтиандры — лишь одно из направление в лаборатории доктора Сальватора. А еще он, говорят, омолаживает организмы. Дорого. Очень дорого. Цена измеряется не в золоте, а в чём-то другом, не имеющем рыночного курса.

Доктор очень нужен Советам. Зачем? Создать легион боевых ихтиандров для диверсий в чужих портах? Или важнее продлить жизнь? Кому? Одному конкретному человеку, чье имя не произносят вслух? Или просто, «штоб було» — на всякий случай, как резервный козырь в рукаве? Там, в сердце революции, и без того драчка за трон беспрерывная, тихая, свирепая, как возня крыс на зерновых складах Хутченко в далеком двадцатом году. Или двадцать первом? Глас? Может быть. Может, Глас скоро захватит всех сподвижников Революции, и начнется новая, еще более мрачная борьба — за право стать Крысиным Королем в новом, фантасмагорическом царстве? Уже началась? Грядёт термидор, а там и