Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца - Михаил Александрович Михеев

грохот двигателя, раздался чей-то ядреный мат, обещающий мехводу все кары небесные, причем здесь и сейчас, не отходя от машины. Похоже, не справились с управлением, подумал Петров, натягивая гимнастерку и решительно направляясь к месту происшествия. Начинался обычный день обычного комполка.

К обеду он уже сам себе напоминал загнанную лошадь, и это притом, что к должности своей успел привыкнуть, да и полк стоял сейчас отнюдь не на линии фронта, пускай и стабилизировавшейся наглухо. И только-только он успел навести наконец порядок, как примчался адъютант с круглыми, будто их хозяин получил хороший удар по затылку, глазами, и доложил, что там (неопределенный жест рукой, с равной долей вероятности могущий указывать на амбар, дорогу или вовсе безымянную сопку) ТАКОЕ!!!

Что в его хозяйстве и впрямь что-то не так, Петров понял, еще даже не успев подойти к широкому подворью, в котором, собственно, все и происходило. Достаточно было услышать громкий насмешливый голос с характерным кавказским акцентом:

– Какие же вы мужчины, если слушаетесь каждую юбку!

– А ты, мальчик, нас не учи, – голос был незнакомым, но сочным, ровным и спокойным до нереальности. – К командиру, бегом, и доложи, как сказано.

– Да я, мать твою… – и звук хорошей, звонкой плюхи.

– Ты маму не трогай, – незнакомый голос не изменился ни на октаву. – Пиписька еще не выросла, салага. И на перевале тебя я тоже не видел. Пшел!

– Да я…

Снова звук удара и обиженный вопль, на сей раз с явственными нотками боли. А секунду спустя Петров увидел и всю картину. Ну да, кто бы сомневался, рядовой Магомедов, орел из какого-то глухого аула. Пороху еще не нюхал, но уже по факту своего рождения в горах считал себя круче яиц и выше обрыва. Впрочем, здесь, в полку, он уже раза два отхватывал так, что потом ходил с лицом приятного глазу сине-желтого цвета. Это, конечно, не по уставу, но Петров не без основания считал, что кое-какие моменты солдаты решат в своем узком кругу и без вмешательства командиров. Тем более, жаловаться дикий горец не пытался, то ли из гордости, то ли понимая, что только усугубит ситуацию, и даже вроде бы сбросил обороты, однако сейчас нарыв, похоже, прорвало.

Магомедов лежал мордой в большой луже грязи и нечленораздельно булькал что-то негодующее. Похоже, такая поза ему не нравилась, однако поделать он ничего не мог. На шею ему давила нога, обутая в потертый кирзовый сапог размера «сорок шестой растоптанный», причем ровно настолько, чтобы не дать Мамедову захлебнуться, но при этом выбить из его головы всякую мысль об активном сопротивлении. Обладатель столь примечательной обувки, пехотный сержант, на удивление, среднего роста, с интересом крутил в пальцах старинный кинжал, с которым Магомедов обычно не расставался. Рядом с ним, также рассматривая интересный раритет, стояли еще пятеро. Ну и с десяток человек из его, Петрова, полка находились здесь же. Судя по тому, что защитить Магомедова никто не пытался даже из чувства бронетанковой солидарности, тот был сам виноват в случившемся. Впрочем, как раз в последнем Петров не сомневался изначально.

– Что здесь происходит?

Подчиненные Петрова вытянулись во фрунт, очевидно, почувствовав важность момента. Новички тоже, но с запозданием на полсекунды – ну да, им-то требовалось понять, кто здесь рычит. Магомедов вскочил… и Петров не смог сдержать смешок, настолько он напоминал ненавидимых им свиней. Впрочем, никто не обратил на это внимания.

Ситуация разрешилась буквально через минуту. Шестерка во главе с сержантом оказалась из только что прибывшей пехотной роты, которую прислали в полк для усиления перед наступлением. Петров о них знал, но не ожидал, что рота подтянется столь оперативно. Прибыли только что, ну и сразу же нарвались на приключения в лице не в меру общительного рядового.

А причина, по которой Магомедов, вместо того, чтобы указать только-только прибывшему пополнению дорогу к штабу, решил над ними посмеяться, а потом, словив по лицу, и за кинжал схватился, оказалась сколь банальна, столь и неожиданна. Дело в том, что третьей особой штурмовой ротой командовала женщина. Да-да, именно так.

Нет, в том, что женщины, бывает, служат в армии, ничего удивительного нет. И не только связистками, зенитчицами или регулировщицами. На перехватчиках, к примеру, летают – у женщин не всегда хватает сил и выносливости для длительных полетов, но в коротком бою они не хуже, а порой и лучше мужчин. Или вон у них в армии ремонтно-восстановительным полком командовала женщина, в звании, ни много, ни мало, полковника[30]. Однако все это было где-то в стороне, сейчас же получился совсем другой коленкор, и Петрову довелось столкнуться с живой легендой их фронта.

Наталья Кузнецова первоначально к армии отношение имела достаточно опосредственное, да и к Советскому Союзу, откровенно говоря, тоже. Родилась в Харбине, в семье полковника царской армии, который уехал туда после разгрома Белого движения. Трудно сказать, мучила ли его ностальгия, но о возвращении на родину он не помышлял. Ровно до того момента, когда началась война и японцы, одновременно с наступлением на советские позиции, устроили чистку тылов от неблагонадежных элементов, коими русские, живущие в Харбине, являлись уже в силу своей национальности.

Ну, тут уж полковник ждать не стал. Схватил в охапку дочь – жена к тому времени умерла – да и рванул через границу. Напрямую не получилось, уходить пришлось окольными путями, и в результате их задержали советские пограничники. Случилось это за полчаса до того, как застава подверглась атаке японцев, и пришлось бывшему полковнику вспоминать молодость, принимая активное участие в обороне. Не потому, что он проникся вдруг любовью к большевикам, просто очень жить хотелось.

Сам полковник Кузнецов погиб на второй день. К тому времени застава полностью лишилась командного состава, и среди полутора десятков уцелевших нашелся лишь один младший сержант. Но так уж получилось, что Наталья, совсем молодая девчонка, оказалась не обделена кое-какими талантами. То, чему мужчин учат в военных училищах, она узнала едва не с пеленок, слушая разговоры отца с его знакомыми, такими же офицерами разбитой армии. И, когда к заставе наконец пришла помощь, оказалось, что восемь оставшихся в живых бойцов наглухо оседлали единственный проход через перевал, сдаваться не собирались и, помимо того, накрошили кучу японцев. А командует всем этим безобразием девушка двадцати четырех лет от роду.

В штабе некоторое время не знали, что с ней делать. Однако очень уж просили за нее пограничники. Можно сказать, горой встали, а мнение сотрудников НКВД, к которому относилось все, связанное с границей, учитывать стоило. И в результате,