Троя. Последний рассвет - Дмитрий Чайка

— Креуса! — шепнул я и слегка сжал тонкие ледяные пальцы. — Слышишь?

Она едва заметно качнула головой, звякнув золотом массивных серег. Слышит.

— Есть хочешь?

— Хочу, — услышал я ее шепот. — Очень! Только нельзя мне.

Так, в копилку знаний о собственной жене добавилось еще два факта. Она у меня не глухая и умеет разговаривать. Неплохо, хотя молчаливые жены ценятся здесь больше. Я отломил кусок лепешки и незаметно сунул ей в руку. Она покачала головой: нельзя. Ну, нельзя, так нельзя. Я макнул лепешку в мясной сок и с удовольствием съел. Мне обычаи страдать не предписывают.

Плотный толстяк с окладистой смоляной бородой и массивным носом встал и поднял кубок. Поверх белоснежного хитона на нем надета вторая накидка, пестрая до того, что у меня зарябило в глазах. Нечто подобное я видел когда-то бесконечно давно в аэропорту Шарль де Голль. Там как раз шла регистрация рейса в Мали. Здесь тоже безумно яркие расцветки считаются не верным признаком плебея, а красотой неимоверной. Той утонченной роскоши одеяний, что были когда-то в Минойском Крите, не осталось и в помине. Нравы стали грубее, а вкусы проще. Вот и у этого гостя на руках десяток браслетов, а на шее — золотая цепь, способная удержать разъяренного алабая. Здесь не принято скромничать, напротив, достаток выставляют напоказ, надевая его на себя. Восток же…

— … Счастья прекрасной невесте и отважному жениху! — закончил свой тост гость и преподнес в подарок шкатулку из эбенового дерева, наполненную серебряными кольцами. Однако! Впрочем, это от всего купеческого сословия подарок, не от него лично.

После этого я потерял интерес к происходящему, лишь отвечал на тосты, принимал подарки и дарил подарки в ответ, считая минуты, когда же этот день подойдет к концу.

— Вы с женой можете уйти, — наклонился ко мне отец, когда легкое хмельное оживление в зале превратилось в пьяный разгул. Царь Приам, который был трезв как стекло, не терял времени зря. Он слушал то одного гостя, то другого, то третьего, благосклонно покачивая высоченной тиарой. И на меня, и на собственную дочь ему было ровным счетом наплевать. Он решал серьезные вопросы, пока люди размякли, влив в себя по кувшину вина.

Я встал, а следом за мной встала Креуса, которая в сопровождении рабынь пошла по длинному коридору, каменные стены которого были оштукатурены известью. Тут нет росписей, да и зачем? Здесь не бывает чужих, а потому и впечатление производить не на кого. Старуха-рабыня с поклоном открывает перед нами дверь, и я зашел в покои, где проведу свою первую брачную ночь.

Рабыни зажгли лампы, которые осветили комнату, убранную гирляндами цветов. Ложе, стоявшее у стены, они накрыли расшитым покрывалом, а на столик рядом водрузили кувшин с вином и два серебряных кубка. Следом внесли несколько подносов, уставленных едой, и лишь после этого все вышли с поклонами, плотно затворив за собой резные двери.

— Ты уже снимешь свое покрывало? — спросил я ее, но Креуса лишь покачала головой.

Забыл! Это же моя обязанность. Я поднял ткань и впился взглядом в женщину, с которой мне суждено провести жизнь. Не красавица, но довольно мила. А еще она очень молода и очень испугана. Ей лет пятнадцать на вид. Пухлые щечки, вздернутый носик, карие глаза, опушенные густыми ресницами, и гладкая светлая кожа. Моя жена нечасто бывает на солнце, а когда и бывает, то прячется под вуалью. Ей, конечно, до той девчонки на корабле как до неба, но она вполне ничего себе.

— Иди ко мне! — протянул я руки. — Я тебя не обижу ни словом, ни делом.

— Правда?

Креуса посмотрела на меня доверчивым взглядом ореховых глаз и прижалась неумело. — Ты же воин, а воины они… такие… Я часто слышу, как плачет тайком жена Гектора после того, как он берет ее. Он такой грубый! Я стану тебе хорошей женой, Эней, — спешно добавила она, а ее губы слегка подрагивали. — Только не обижай меня, прошу!

— Не буду я тебя обижать, — пообещал я. — Но только если ты не сварлива и не сплетница. Терпеть не могу таких баб. Давай-ка ты сначала поешь.

— Я со вчерашнего вечера ничего не ела и не пила, — честно призналась девчонка и благодарно посмотрела на меня. — Матушка сказала, что я должна сидеть неподвижно, пока не закончится пир. И что мне нельзя будет встать и уйти, даже если сильно захочется по-маленькому.

— Налетай! — махнул я рукой, и моя жена со сладострастным стоном вцепилась мелкими белыми зубками в фазанью ногу. Я налил ей вина, и она торопливо отхлебнула чуть ли не полкубка сразу. Креуса жадно ела, а я сидел рядом, и сам себе не мог поверить. Меня занесло в другое время, а теперь у меня есть семья: отец и жена. И жену свою я не знаю совсем. Даже не разобрался еще, достаточно ли у нее широкие бедра, чтобы родить мне здоровых детей. Может, нужно поговорить с ней, понять, что у нее на душе.

— А скажи… — повернулся я к Креусе, но тут же замолчал.

Моя жена упала набок и заснула с фазаньей ножкой, зажатой в руке. Она так намучилась с этой свадьбой. Бедный ребенок.

* * *

Рапану сидел на носу корабля, свесив вниз босые ноги. Он любил сидеть вот так, почти касаясь пенной волны, и смотреть на безбрежную синеву. Впрочем, безбрежной она была только по правую руку. Слева раскинулся порт славного города Угарита, куда они возвращались после месяцев плавания. Купцы старались не выпускать землю из виду, иначе пучина поглотит неразумного, словно лев мышонка. Торговцы боятся моря. Они не смеют бороздить его просторы, когда солнце прячется за горизонт, и вытаскивают корабль на берег, как только наступает вечер. Так поступали все, и так делал отец Рапану, который командовал на этом судне. Нос корабля ходил вверх-вниз, и паренек почти что касался кончиками пальцев ног беспокойной морской глади. Каждый раз его сердце сжималось в страхе, что бог Йамму схватит и утащит его на дно. Но бог, видимо, не нуждался сегодня в юношах, что только входили в мужскую пору. Богов изрядно умилостивили перед отплытием: отец бросил в море барана, которому своей рукой перерезал глотку. Богатая жертва! Йамму должен дать им легкой дороги по просторам Великой зелени, а Баал-Хадад — избавить от бурь в пути.

Великая зелень! Так называют море зазнайки-египтяне, которые люто презирают все остальные народы, и Рапану очень понравилось