Геммы: комплект из 2 книг - Анна Коэн

не то бедный зверь захиреет. И Лес заодно с ним. За «достойную инициативу» господин полицмейстер даже обещал брату надбавку в пять серебряных к жалованью, но ждать его было еще ой как долго. Рацион пришлось урезать.

Остальные тоже старались не сидеть без дела, исследуя в архиве случаи похищения юных девушек в Вотре и ее окрестностях. Выводы пока напрашивались неутешительные – преступники обычно просили у богатых родителей выкуп (чего, если верить Михаэлю, так и не произошло), либо девушки исчезали бесследно и навсегда, так никогда и не возвращались домой. В редких случаях удавалось обнаружить их тела, часто изуродованные нечистью либо людьми. Но что-то подсказывало, что и это тоже не их случай. Дело пахло большой игрой, совсем не похожей на деяния изверга или простых мошенников. Вот только правил геммы по-прежнему не знали, и никто не торопился их учить.

Но пару дней назад безрадостную рутину расцветило яркое событие.

Простучав подкованными сапожищами по ступеням, на этаже, где жили геммы, объявился Егорка собственной персоной. С того самого дня в бухте он объявил себя главным проводником новых товарищей в настоящий мир и стал все чаще заговаривать с ними, в то время как остальные сыскари еще вежливо сторонились.

Физиономия у Егорки была самая вдохновенная, даже конопатый нос блестел как-то торжественно.

– Эгей, церковные! Ваш профиль привалил.

Удостоверившись, что завладел всеобщим вниманием, Егорка возвестил:

– Демонюжников брать будем! По коням!

Дважды звать не пришлось. Похватав одежду и оружие, геммы скопом скатились по ступеням и едва не наперегонки понеслись в конюшню, где уже собирался особый отряд.

«Демонюжниками» по-простому звали демонопоклонников. Всего кружков было три, но это лишь широко известных. Первый, «Дом радости», привлекал прожигателей жизни да распутников. Их господин, высший демон, заставлял последователей культа вести себя как безумцы в самых людных местах. Иногда даже не поодиночке, а десятками – те валялись в снегу, ржали по-ишачьи, застывали в странных позах или громко читали на улице похабные стихи. Таких если и ловили, то наказывать их все же было особенно не за что. Так, стращали и отпускали на все четыре стороны, тем более что в «Дом радости» были вхожи и наследники влиятельных семей.

Вторые, в рабочих документах именуемые «бормотунами», собирались в черных балахонах по заброшенным домам и пустырям и бормотали какие-то заклинания на неизвестном языке. Считалось, что после их собраний поблизости появлялось втрое больше мелкой нечисти, но приход духовника с изгоняющей грамотой обыкновенно решал эту проблему.

Третьих же никто толком не видел и не знал, чем они заняты. Даже во всех бумагах они указывались как «третьи» (с фантазией у некоторых служащих было туговато). На них, как правило, списывали все необъяснимое и подозрительное.

В этот раз некий Возун сообщил городовому, что видел у заброшенной мельницы фигуры в темных балахонах, а после внутри загорелся свет. Городовой, не будь дурак, мигом помчал в сыскное, а там уж знали, что делать.

Нагрянули лихо. Взяли в плотное кольцо мельницу, и правда сиявшую то синим, то фиолетовым из каждой щели между камнями. Вскарабкались наверх по лопастям и, воспользовавшись неожиданностью, накрыли собрание, что называется, сверху. Внутри полыхал сиреневым киселем витиевато очерченный круг и покачивались, читая свои странные наговоры, бормотуны. Одни не сопротивлялись, были будто сонные, другие же попробовали отбиваться кривыми кинжалами. Еще на месте преступления были замечены бесы – рогатые существа ростом с шестилетнего ребенка с буроватой кожей, – но те сбежали первыми, растаяв вонючим дымом. Жертву ритуала, огромного черного козла, спасти не удалось. Как и не удалось впоследствии установить, кому козел принадлежал, если, конечно, его вообще украли.

Радость немного подпортила карета Инквизиции, прибывшая под конец операции, – Октав, даже более постный, чем обычно, забрал бормотунов на допрос. А в процессе успел зачем-то обидеть Норму, заявив той о бесполезности ее таланта в подобных делах. Илай недоумевал, чем они умудрились так друг другу насолить. Причем еще в учебке.

Уж кого, а других сыскарей вмешательство церковников нисколько не опечалило, и они повели геммов отмечать успех в свой любимый трактир «Пень-колода». Там, как оказалось, столовались исключительно свои: полицейские, городовые, сыскари да стражники. И неудивительно – дело было на Караульной улице, впритык к крепости, что отделяла Вотру от Закрепского округа. В «Пне» и окрест него не водилось проходимцев и дебоширов, еда была куда проще, чем в «Поющем осле», но и дешевле раза в три. Ели и пили в складчину, угощаться за чужой счет оказалось совестно, но праздник удался на славу. Теперь Илай знал по именам своих коллег по управлению.

Но общий денежный крах дружеская попойка только усугубила, что привело отряд геммов к перловке и квелой капусте.

– Тебе вообще пиво нельзя было, – ворчала Норма. – Еще руки не до конца зажили, а хмельное замедляет восстановление. По статистике…

Лес только досадливо махнул перебинтованной рукой, и впрямь еще не до конца зажившей после борьбы с термалом. Мышцы вывернутой ноги пришли в порядок уже на следующий день, как это бывало всегда, но чародейский ожог обеих ладоней – дело иное.

Задержание любительницы зверья и немого поджигателя подействовало на всех гнетуще. Пожалуй, если бы не случай с бормотунами, они бы так и ходили как в воду опущенные. В воду, ха.

– Давайте лучше обсудим планы на день? – миролюбиво предложил Илай, чтобы сменить тему. – Да что ты ко мне все принюхиваешься? Ничем от меня не пахнет.

– Ничего, показалось. А что там обсуждать. – Диана пожала плечами, отворачиваясь. – В посольство надо наведаться, спросить про бумаги.

– Да, это уже ни в какие ворота, – поддержала Норма. – Хотите, я сама съезжу туда и спрошу кого-нибудь напрямик, отчего они так тянут? И пусть только попробуют солгать мне в глаза.

– Неплохая идея, – с сомнением поддержал Илай, кончиком ложки отодвигая на край миски особенно неаппетитные кусочки. – Но они могут хитрить…

– А я стану еще хитрее, – мрачно парировала сестра, резко одернув манжеты.

Илай понятливо заткнулся. В конце концов, нужно было делать хоть что-то, иначе на этот раз Рахель с них точно шкуру спустит. На днях она уже приезжала и была… крайне недовольна прогрессом. Янтаря передернуло.

С трудом осилив завтрак, геммы засобирались вниз, но на половине пути были перехвачены чрезвычайно взволнованным Петром Архипычем.

– Хвала заступникам, успел! – всплеснул он руками. – Ну-ка, бегом за мной. Это катастрофа, истинная катастрофа!

Переглянувшись, геммы без разговоров последовали за полицмейстером. Таким взбудораженным начальника еще не видели, к тому же после заселения он еще ни разу не поднимался к ним лично – либо ждал в кабинете, либо отправлял кого из подчиненных. Значит, точно что-то случилось.

У дверей собственного кабинета Петр Архипыч почему-то замер, прислушался, а потом обернулся и, сделав страшные глаза, велел заходить спустя минуту. Все четверо послушно замерли на месте. Что-что, а безоговорочно слушаться приказов они умели.

Сбоку подкрался как всегда взлохмаченный Егорка.

– Ох, и завидую я вам, ребят. Или не завидую, – тут же добавил он. – В общем, я еще не определился.

Сам Коновалов занимался тем, что, переодевшись деревенским дурачком, собирал слухи по подворотням и самым гнусным кабакам. Работа была под стать ему, а он – под стать ей.

Пока сыскарь определялся, минута истекла, а геммы до сих пор не знали, что ждет их впереди.

Кабинет полицмейстера будто стал в пять раз меньше обычного – до того там стало тесно. Большую часть помещения занимал по-прежнему письменный стол Петра Архипыча и он сам, но на этот раз там были еще и посетители. Первой привлекала к себе внимание дама.

Что это была за дама! Придворные прелестницы, воспоминание о которых иногда посещало Илая во сне, тут же померкли на ее фоне. Невозможно было с уверенностью сказать, сколько ей лет, но ее горделивый профиль с точеными скулами казался бессмертным образчиком совершенства. Белые волосы незнакомки были убраны на модный манер в высокую прическу, подхваченную жемчужными гребнями и прикрытую кокетливой дамской треуголкой, отделанной по краю тонким белым кружевом. Ее фигура и платье полностью скрадывались молочным плащом с мехом кандэлльской лисицы