Геммы: комплект из 2 книг - Анна Коэн

Петр Архипыч смерил их взглядом и дернул щекой:

– Успеете еще… накушаться. Нет, ребята, перед вами не фрагменты трупа, а живой человек, заключенный. И я привел вас сюда еще и с тем, чтобы убедиться, что он по-прежнему надежно заперт здесь и эти грабежи – не его… частей дело. Перед вами – самый неуловимый вор Вотры.

Словно услышав его, в одной из банок лениво провернулось утопленное в вязкой жидкости человеческое ухо, почему-то одинокое. Убедившись, что полностью завладел вниманием новичков, полицмейстер продолжил рассказ:

– Это было шесть лет назад. Я в ту пору был еще рядовым сыскарем, таким же, как вы. Ну, правда, не таким зеленым, но, кхм… Неважно. Город потрясла серия краж, полиция сбивалась с ног. Преступник проникал в запертые комнаты и выбирался из них, не оставляя и зацепки. Он был, казалось, в двух, а то и в трех местах одновременно. Сначала мы подозревали банду, но почерк был явно одной руки. Как оказалось позже, не только руки. Что же помогло поймать этого подлеца, спросите вы, – обратился Петр Архипыч к молчащей аудитории и тут же продолжил: – Широта взглядов и живая фантазия, вот что. Никому более, кроме вашего покорного слуги, не пришло в голову, что наш вор – не обычный человек, обладающий необычными навыками. Нет, он не мистерик, он нечто иное… Он – Разбирающийся Человек!

Прочувствовав важность момента, геммы дружно и с уважением вздохнули. История и впрямь их заинтересовала. Ухо в банке будто бы надменно дернуло мочкой и отплыло к дальней стенке.

– Как вы можете понять из его прозвища, этот выродок и впрямь мог отделять части своего тела и заставлять их действовать независимо друг от друга. Где-то подглядывал глаз, где-то подслушивало ухо, а куда-то вдруг проползала ловкая рука и взламывала замки. – Полицмейстер хмыкнул и постучал пальцем по клетке с отделенной кистью. Та незамедлительно сложилась в крайне неприличный жест. Что ж, это доказывало, что запертый в шкафу был еще в какой-то степени жив. – А потом эта рука ускакивала с места преступления верхом на единственной ноге. Следы, сами понимаете, оставались противоречивые. В один момент следствие шло по пути одноногого…

– И как вы его поймали? – перебила его Диана. – И здесь не все тело.

Полицмейстер несколько разочарованно покачал головой. Было видно, что он хотел посмаковать каждую деталь и не давать новичкам легких ответов. Но потом он достал из кармана часы на цепочке и, увидев время, прищелкнул языком и со вздохом продолжил:

– Как-как… С трудом! Мне не удалось убедить остальных в собственной гипотезе, пока мной не был пойман ползущий по улице… кхм. Впрочем, моих соратников не убедило и это. Пришлось идти по следу руки. Та весьма ловко убегала от меня на пальцах, как какой-то паук. Все же лучше слаженной работы нет ничего, ну да об этом вы уже знаете. Так его и изловили – по частям. Всю Вотру перевернули, но разыскали до последнего пальца ноги. Раскрыв это дело, я и получил продвижение по службе, – не без гордости заключил он.

В одной из банок снова булькнуло, на этот раз гневно, а в клетке зашуршало.

– Но он здесь не весь, – не отступала Диана, которая успела пересчитать все органы в сосудах и даже подвигать их. – Здесь только половина.

– Верно подмечено, голубушка, – ухмыльнулся полицмейстер, вновь запирая шкафчик на цепь и замок. – Другая его половина заключена в совершенно другом месте, говорить о котором я не могу. А теперь пойдемте-ка отсюда, пока эта шельма не услышала чего интересного.

Возвратившись в кабинет, Петр Архипович ударился в наставления. Он долго рассуждал о важности наблюдательности, что иногда на разгадку преступления может натолкнуть мельчайшая мелочь, такая как царапина от ногтя на лаке. О том, как важно держаться друг друга и верить в интуицию напарника. А еще о том, как важна для сыска свежая кровь.

Возможно, не будь геммы такими измотанными и голодными, они бы сильнее впечатлились историей Разбирающегося Человека, который, видимо, действительно наворотил дел в столице.

– Жена моя теперь вся изведется, все будет думать, как бы в грязь лицом не ударить, перед такой-то величиной, – незаметно перевел тему Петр Архипыч, подперев щеку кулаком. – Зря я ей, наверное, о службе рассказываю, да разве от нее что утаишь… Все выспросит, всю душу вывернет.

– Петр Архипыч, – осторожно отвлек его Илай, – нам бы…

– А? – опомнился полицмейстер. – Да вы идите, идите. Мне тоже уже пора, госпожа Щукина, поди, уже волнуется.

Четверо выползли из кабинета ни живы ни мертвы.

Илай явственно чувствовал, как, в отсутствие другой пищи, его желудок пытается переварить сам себя.

– И мне пора, – буркнул Лес. – Через полчаса заступаю в патруль. Буду поздно.

Норма тронула его за плечо:

– А как же ужин?

Это она об остатках горелой каши, что прилипла к стенкам чугунка? Ох, увольте.

– Вот изловлю кого-нибудь и съем, – мрачно пообещал Боец.

С тем он и ушел, а остальные поплелись к себе на второй этаж управления.

Диана по-прежнему дулась на Илая, виня его в сокрытии зацепки по делу Дубравиной. Норма и хотела бы вступиться, но не находила для того аргументов. Что до Илая, он силился вспомнить, как попал к нему тот злосчастный платок, расшитый ползучими розами, и… у него ничего не выходило.

Все, на что была способна его память, – это воссоздать призрачный образ руки, бледной и тонкой, словно тянущейся к Илаю из тьмы, но… на этом все. Голова начинала гудеть колоколом, перекликаясь с ритмичными спазмами желудка. Пожалуй, стоит все же зажать нос и поесть что дают, а после достать блокнот и сделать еще одну попытку вспомнить, рисуя. Вспомнить где, вспомнить, когда это было? Когда перед ним появилась девушка и дала эту таинственную записку на кусочке надушенного паучьего шелка?

Но не успели они сбросить сапоги и плащи, как их нагнал Лес. Брат вернулся, и с ним явно произошло что-то невиданное, потому как его алые глаза блестели каким-то особенно озорным блеском.

– Все за мной! Чего покажу! – В нем невозможно было узнать подавленного парня, который только что собирался кого-то сожрать на темных улицах Вотры. – Ну же, быстрее!

Спорить никто не стал.

Лес привел их на конюшню управления и шустро вскарабкался по шаткой лестнице, ведущей на верхний ярус, где была лежанка кошкана. Затем он свесился вниз и приложил палец к губам:

– Только не шумите, спугнете!

Остальные поочередно взобрались следом. Илай был последним, и когда он выпрямился, то застыл в изумлении, как и сестры до него.

– Фундук мамкой стал! – сдерживая радостный смех, выдавил Лестер.

И правда: вокруг Фундука, подобравшегося, будто хлебная буханка, жались меховые комочки. Обычные коты – грязноватые, с драными ушами и свалявшейся шерстью – казались рядом со степным кошканом детенышами, как цыплята под наседкой. Время от времени Фундук поворачивал морду то к одному, то к другому приемышу и облизывал их, утробно при этом ворча.

– Они и раньше тут бродили, – с улыбкой в голосе прошептал Лес. – Ничейные, тепла ищут, да и лошади им нравятся. Дука дичились, он же вон какой здоровый. А сегодня смотрю – картина! Даже сгонять жалко.

Говорить ничего не хотелось, отчего-то стало боязно потревожить жмущихся друг к другу котов, вид которых порождал какое-то новое, незнакомое или забытое чувство. Теплое и одновременно тоскливо-щемящее. Илай поспешно отвернулся.

Девушки меж тем осторожно присели рядом и стали гладить сонных зверей. Те вытягивали когтистые лапы, но не спешили убегать.

– Он с ними, поди, и кормом своим делится, – протянул Лес, – а они жмутся к теплу и его заодно греют.

Мурчание одновременно десятка котовьих тушек напоминало рокот далекой грозы.

Лес привалился к стропилу и продолжил вполголоса:

– Сразу вспоминаю, как мелким был. На мамку смотрел снизу вверх, такой она казалась мне большой. – Слушать такое не хотелось, но Лес был единственным, кто почему-то помнил жизнь до монастыря и учебки, так что, бывало, делился воспоминаниями. – Праздник еще этот, Бертрамов день… Всюду огни, флажки, шутихи! Мы тогда со всей ребятней накануне вечером собирались, надевали маски кобольдов, уж какую кто достанет, – и ну бегать по улицам аж до поздней ночи! У взрослых сласти клянчили,