Анти-Горбачев-6 - Сергей Тамбовский

— Ну что, коллеги, побеседуем? — он предложил обоим по сигарете, генерал взял, а Гейдар отказался.

— О чем будем беседовать, Александр Михайлович? — вместо этого спросил он.

— О сделке со следствием, — Рекунков тоже закурил, потом продолжил, — что-то мне не нравится, куда выруливает наше мероприятие, поэтому предлагаю вам следующее… после перерыва я допрошу сначала вас, Гейдар Алиевич, потом вас, Александр Дмитриевич. И я хочу, чтобы от вас не исходило никакой идеологии, скажете, что все дело было в деньгах и точка.

— И что мы взамен будем иметь? — спросил Локтионов.

— Пойдете подельниками, как говорят наши следователи из МВД, и получите наказание по низшей планке из всех этих статей… а Кунаев с Лебедем соответственно будут паровозами и получат на всю катушку… да, наказание будет в колонии общего режима, даже не строгого.

— Низшая планка это сколько? — задал деловой вопрос Алиев.

— Два года… предварительное заключение учтется, плюс возможное УДО, так что выйдете на свободу в конце 90-го… как вам такое соглашение?

— А если мы откажемся? — спросил опять же азербайджанский первый секретарь.

— Тогда не обессудьте, — вздохнул Рекунков, туша сигарету в пепельнице, — а ля гер ком а ля гер, как говорил Михаил Боярский в одном фильме — на войне всякое случается… досидите в тюрьме до следующего века, причем в очень стесненных условиях, в Белом Лебеде например… это город Соликамск в Пермской области, если не знаете — там и летом-то прохладно, что уж говорить о зиме.

— Можно нам подумать? — спросил Локтионов.

— Думайте, конечно, кто ж вам запретит, — отвечал прокурор, — но только до окончания перерыва. Если после этого срока ответа не будет, буду считать, что вы отказались…

— Я согласен, — устало махнул рукой Алиев, — даже без обдумываний.

— А я нет, — жестко поставил вопрос ребром генерал, — мне не все равно, что обо мне народ говорить будет.

— Отлично, — сделал хорошую мину Рекунков, — значит, поговорим еще с вашим коллегой, с Босовым. Охрана, — крикнул он в дверь, — увести подсудимых.

А сразу вслед за этим в дверь вошел Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Романов — запросто и без никакой охраны. Он поздоровался с прокурором и сходу поинтересовался, как идут дела на процессе.

— Алиев согласился на сделку, — сообщил Рекунков, — остальные пока упорствуют…

— А вызовите сюда Щербицкого, — попросил Романов, — давайте побеседуем с ним вместе.

Отказать высокому начальству прокурор никак не мог, поэтому через пять минут бывший первый украинский секретарь сидел на стуле для гостей и размешивал сахар в стакане с чаем.

— Владимир Васильевич, — нарушил, наконец, молчание Романов, — расскажите уже, как вы дошли до такой жизни… чего вам не хватало?

— Вы и сами все знаете, Григорий Васильевич, — мрачно отвечал Щербицкий, отхлебнув горячего чая из стакана, — чего зря воду в ступе толочь.

— Одно дело, что я знаю от посторонних лиц, — с небольшой усмешкой ответил ему генсек, — и совсем другое услышать это из первоисточника, так сказать.

— Ну хорошо, — тяжело вздохнул Щербицкий, отставляя стакан в сторону, — слушайте, если так уж интересно… меня убрали из политической жизни совершенно без оснований, это меня и задело больше всего. А на мое место поставили этого старца Кириленко… у него же деменция, как он может рулить второй по значимости советской республикой, не понимаю.

— Зря вы так, — сокрушенно покачал головой Романов, — Андрей Павлович, конечно, немолод и болезней у него много, однако со своими обязанностями он справляется, я лично проверял… еще что-то скажете или на этом все?

— Нет, не все, — мрачно сказал Щербицкий, — но об этом достаточно подробно уже рассказал Кунаев.

— Ага, вас тоже волнует межнациональная ленинская политика, так? — на всякий случай уточнил генсек.

— Совершенно верно… а если точно, то отступление от ленинских норм этой политики.

— Дорогой Владимир Васильевич, — генсек встал со своего стула и начал прогуливаться вдоль ряда окон справа, — со времен публикации этих ленинских работ, на которые ссылался Кунаев, прошло шестьдесят лет, даже и семьдесят пять, если брать «О национальной гордости великороссов». За это время многое произошло и многое изменилось… и могу вас уверить, что русский народ многократно искупил свою вину перед нацменьшинствами. Нельзя жить исключительно прошлым, верно? Маркс с Энгельсом тоже ведь много чего написали, в том числе и про Россию, помните, надеюсь?

— Россия — тюрьма народов… — ответил Щербицкий.

— Не только, например Маркс говорил и такое «По признанию ее официального историка Карамзина, неизменной остается политика России. Ее методы, ее тактика, ее приемы могут изменяться, но путеводная звезда этой политики — мировое господство, остается неизменной. Только изворотливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы».

Щербицкий откинулся на спинку стула и промолчал, тогда Романов добавил градуса в тему.

— А вот что говорил Энгельс — «Что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты». И что, вы вот эти вдоль и поперек русофобские высказывания классиков тоже призовете себе на помощь?

Глава 13

— Наследие Владимира Ильича, — ответил Щербицкий после некоторой паузы, — так же неисчерпаемо, как и атом… у Маркса и Энгельса тоже можно найти цитаты, подтверждающие все, что угодно, это хорошо известно.

— Абсолютно с вами согласен, Владимир Васильевич, — усмехнулся Романов, — однако вы и ваши коллеги почему-то предпочитают выуживать из этого наследия только то, что ложится на ваши лекала… в частности вот эту давно устаревшую мантру про позитивную дискриминацию русского большинства.

— Не понял про дискриминацию? —