Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Так он же из благородных побуждений.

– Из благородных он бы сделал новое стекло.

– Так я и сделал, – оживился Гюрза. – Сразу, ещё до ужина. Но эта там сидела такая довольная…

– Ни шага больше, – сказал Ференц и наконец отвёл свою ладонь от лица Гюрзы, – ни шажочка к игре не делай сам, ясно тебе?

– А то стану как ты?

– А то станешь как я.

Карина хотела сказать: в смысле, станет как Ференц? Что плохого, разве не все нормальные парни хотят быть как отцы, ну, если бы у них были отцы, – но Ференц вышел так же стремительно, как и появился, а Гюрза снова опустился на кровать – на её же кровать! – только на этот раз закрыл лицо руками.

– Ну эй, – сказала Карина, – я тут, вообще-то, спать ложусь, ничего?

– Да никуда ты не ложишься. Никуда ты… Зачем ты это всё устроила? Я что, просил меня защищать? Какое «на слабо»?

– Да потому что люди правда так играют! Вы все тут со своими тайнами…

– Мы со своими тайнами тут что?

– Жизни не знаете.

– А, это той жизни, где над слабыми можно издеваться просто так?

– Да между прочим, твой отец тебя ударил только что!

– И что теперь, он хуже, чем ты, по-твоему? Ещё бы ты ударила Семёна. И что, ты хочешь сказать – я так же слаб?

Конечно, он сидел на одеяле. Карина обошла кровать, вытащила пижаму из-под подушки, переоделась, косясь на Гюрзу, – точнее, пялясь ему в спину, потому что он-то сидел статуя статуей, – и улеглась на свободный край. А потом стала дёргать одеяло.

– Ты специально издеваешься?

– Нет, я хочу, чтобы ты встал.

– Ну?

Он и правда встал, и от рывка Карины одеяло взмыло вверх. Они здесь были тонкие и шерстяные, какая-то светлая шерсть – спросить бы чья…

– Лучше бы этого своего Семёна научили драться, – сказала Карина, кутаясь в это шерстяное по самый нос. Гюрза тут может восседать, пока не окаменеет, а она хочет спать и видеть луг во сне. – Вот что ты тут сидишь теперь? Подумаешь, в сон погрузил.

– И поддался игре.

– И что?

– И отец от разочарования тоже ей поддался. Когда он тебя спрашивал – как, плохо было?

– Да ну. – Луг уже ждал её, он расстилался, переливался жёлтым, синим, розовым, только закрыть глаза и попросить Гюрзу, чтоб, когда будет уходить, погасил свет. – Это же не когда весь класс ждёт, пока ты извинишься или что-то в этом роде.

– Что?.. – Гюрза даже обернулся. – Никак не пойму, в каком месте ты жила.

– В нормальном месте. Там все играли для веселья, а не для безумия.

– Ты говоришь о том, чего не знаешь.

– Да всё я знаю, – кровать будто бы раскачивалась, – всё я знаю…

Она-то думала, Гюрза давно ушёл; ей успела присниться Катька, спальня, дежурство по столовой, – когда он вдруг проговорил где-то над её головой, очень тихо:

– Спасибо, что пыталась за меня вступиться.

– Сам дурак.

* * *

Он появился ночью, и – в отличие от всех этих мертвецов из старых фильмов, которые им ставили в холле, пока Слалом не заметила, – этот-то был вполне тяжёлый. Сначала Карина решила: это Ференц; тот так же держал спину, так же, наверное, мог стоять у окна и вглядываться неведомо во что, потому что вообще-то её окна выходили на задний двор и на штабеля досок у стены, и на что там было смотреть, да ещё ночью…

Но вот потом он сел – в её, между прочим, кресло, вытянул ноги, – и кресло еле слышно скрипнуло, а гость заговорил:

– Осознала ли ты, куда попала, дерзкое дитя?

Голос был не Ференца. И ещё этот гость Ференца выше, и волосы у него хоть и тоже длинные, но светлые. Луна светила через шторы – так, чуть-чуть светила, рассеянно, как если блёстки для глаз вдруг тебе достанутся и ты размазываешь их в ночи на всё лицо, – луна чуть-чуть плескала, а вот волосы у этого будто вобрали сияние и им хлестнули.

– Вы кто? – спросила Карина. – Вы чего пришли-то ночью?

– Хотя бы обращаешься на «вы», – сказал гость будто сам себе, как врач на осмотре, – уже хорошо. Я тот, с кем ты должна была оказаться изначально.

– В смысле, я должна была? За мной уже Алиса приходила.

– Ах, Алиса, – проговорил гость – будто облизнулся. Наверняка язык был ярко-красный, как совсем плохая помада, и такой тонкий ещё… – Ах, Алиса зашла. Как замечательно. И почему же она тебя не привела?

– Так я с ней не пошла, – Карина села на кровати, но одеяло не отбросила почему-то. Интересно, если заорать «Спасите, он меня трогал!», вдруг здесь сработает? Тут странное место. А гость расположился в её кресле и руки положил на оба подлокотника, как царь в учебнике. – Я вас не приглашала.

– Что, прости?

– Я говорю, что вам войти не разрешала.

Если это друг Ференца – пусть тот сам скажет. Если это какой-то друг Алисы, то Карина ему уж точно ничем не обязана, облизывает он там губы или не облизывает.

– Я вас не приглашала.

Гость поморщился, привстал, уселся снова, расправил плечи. В следующий раз хоть ведро над дверью вешай – только войдёт какой-нибудь Гюрза…

– Ты не любишь своих подруг?

Подруги тут при чём?

– Да ну конечно, – Карина так и сидела на кровати, слезть почему-то не могла. – Вам-то какая разница? Явились среди ночи, не представились, и сейчас ещё и начнёте это всё: о нет, как же ты здесь живёшь, о нет, мы выдадим тебя за принца, пойдём же со мной?

Лицо у него было удивительное – ровная кожа, даже лучше, чем фарфоровая, потому что фарфор холодный, а этот сам выбирал, когда ему быть холодным, а когда не быть. Он всё сидел в кресле, то есть почти на троне, и Карина представила: вот она встаёт на колени, вот целует пальцы – то есть не целует, конечно, а касается губами, – а луна светит и светит в окно.

– Принца, – проговорил пришелец очень мягко, – конечно, ещё надо заслужить. Но я могу помочь твоим подругам – помочь кому-то одному, если пойдёшь со мной, и всем, если ты согласишься… Впрочем, позже. Ференц-то, верно, никому помогать не собирается?

Ференц вообще об этом с ней не говорил. Обещал – можно будет навестить, а сам пока что… Как там он сказал, «не в первый день»?

– Вижу, ты понимаешь, – проговорил гость,