Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Да не бесись, – сказал Гюрза, кое-как пристраивая доску. – Тебе нельзя высказывать претензии и спрашивать что-то о чём-то конкретном, да и всё, ну?

Это, может, вам нормально, когда у вас во рту какая-то дрянь. Вам нормально, когда у вас тут доски падают. Она открыла рот, закрыла рот и сделала вид, будто плюёт на пол.

– О, – сказал Гюрза, – что я вижу. Мы перешли на язык жестов?

Потом, конечно, она выучит наизусть: вот это у него попытка подбодрить, вот это злость, а это, так и быть, насмешка; но в первые дни она путала, и путала нещадно – он издевается или нет? Смеётся или нет? Пора уже бить его – куда получится, хоть в челюсть, хоть в живот – или надо подождать?

Конечно, был ещё удар коленом по кое-чему, но это Антона можно было так бить, а этого – нельзя. Зато, наверное, его можно было укусить. Укусить – равнозначно окунуть с размаху в сон? Наверное, да.

– Пойдём, – сказал Гюрза, сдаваясь и аккуратно ставя доску на пол и прислоняя к стене. – Тебе так и так нужно в библиотеку. Все поиски начинаются с библиотеки, если она есть, а у нас – есть. Там, правда, всё пока газетами застелено.

– У вас тут есть газеты?

– Это ваши.

– А почему мне туда нужно так и так?

– А потому что, когда ты пыталась достать то Семёново стекло, весь замок трясся.

– И что?

– А то, что отчего попало замки не трясутся. Если отец надумал тебя взять, значит, должны быть у тебя какие-то способности. Может, с камнем говоришь. Он всё равно поручил бы мне проверить.

То есть обычные вопросы она может задавать. Обычные – да. Выходит, нельзя спрашивать только о той ночи, или, может…

У Гюрзы рукава теперь были выпачканы мелом. Он шагал рядом – не впереди даже.

– Почему ты со мной?

Нет, в этом замке все, конечно, крышей едут. Что она только что спросила и зачем?

Гюрза дёрнул плечом. О да, потом она всё это выучит: замолк – не спрашивай. Но в тот раз она плохо понимала, что к чему, поэтому спросила снова:

– В смысле, зачем мне помогаешь? Просто так, от скуки?

Гюрза замер – так резко, что Карине пришлось хвататься за его же плечо, чтобы тоже остановиться. Гюрза стряхнул её руку.

– Ну неужели трудно как-нибудь запомнить, о чём ты можешь спрашивать, о чём не можешь! Ты сейчас только что опять…

– Что опять, что? Что я опять сказала? Что ты слышишь?

– Перестань, – сказал Гюрза так ровно, так спокойно, что Карина сделала от него шаг и ещё шаг. – Я не знаю, что ты там говоришь на самом деле, но перестань уже говорить о моей матери. И о том, где я рос, тоже!

– А где ты рос, если не здесь?

– Где… ты бы точно там не выдержала.

Ну вот спасибо. Может быть, ты у нас тоже не выдержал бы. Карина попыталась представить Гюрзу в интернате: как он дежурит по столовой в громадном и местами прожжённом фартуке, наверняка же рано или поздно Гюрзе бы выпало его носить – они надевали все по очереди, и было несколько нормальных и вот этот. А ещё бы Гюрзе там волосы отрезали.

– У тебя глаза сделались как у этих, с вечным сном. Знаешь, когда принцесса засыпает.

– В жизни не видела принцесс.

– Это заметно.

В библиотеке книг было столько, что из них можно было бы построить дом. Два дома, и ещё на сарай осталось бы. Чёрные обложки и тёмно-синие, дряблая жёлтая бумага и новая, белая, – и всё лежало стопками на столах, полу, полках, подоконниках… Стеллажи, почему-то на колёсиках, стояли то кое-как, то три подряд, то вдруг пустота, то целый ряд от двери до окон. Некоторые полки – Гюрза не соврал – были и впрямь оклеены газетами. И подоконники. И пол, а вот стопки книг на нём – почему-то нет. Карина по привычке сунулась почитать: в интернате газет не разрешали, и новостной канал не подключался, даже когда работал телевизор.

«уволена»

«новая программа»

«уровень освещё…»

«разработан новый…»

– Это всё старые, – сказал Гюрза, – отец приносит с той стороны. Интересуется, что там у вас. Зачем ты их читаешь?

– А что мне читать?

И конечно, тут и там газеты были заляпаны белой краской. Пахло ею же. На подоконниках ещё стояли вялые цветы с мясистыми листьями, и на этих листьях краска была тоже.

– Зачем вы красите всё в белый, если замок тёмный?

– А истинная тьма, – Гюрза улыбнулся и сделался вдруг очень похожим на отца, – истинная тьма – она в душе! Ну и белый цвет удобней, честно говоря. И потом можно расписать стены птицами и цветами.

Птицы и цветы… Вот этот, ночной, тоже так говорил.

– Ну, или лодками, – продолжил Гюрза, не заметив даже, что Карина замерла, – или мышами, чтобы танцевали. Кто во что горазд. Ещё один тут любит изображать розовые заросли.

– Так-так-так-так-так.

До сей поры Карина твёрдо знала, что цоканье копыт нельзя не услышать. Даже на каблуках не подойдёшь бесшумно, а уж на лошадиных или бычьих, да по газетам, чтобы не шуршали… Но этот на своих копытах подобрался тихо-тихо – возможно, потому, что носил тапки. Специальные круглые тапки для копыт – с завязочками, чтобы не спадали. Голова у него была большая, бычья, как будто бы надетая сверху на человеческое тело для спектакля. Голова – бычья, да. Глаза – жёлтые-жёлтые, такого густого цвета, что Карине вдруг захотелось руку туда погрузить.

– Мышей, значит, обсуждаем?

Голос у него был рокочущий, как будто в груди помещалась целая пещера и оттуда-то он и вещал. Спрашивал, скрестив руки на груди. Обычные, человеческие руки, разве что очень мускулистые – Карина видела такие только в старых фильмах, где герой мог поднять машину и в кого-то её швырнуть.

– Борис, – Гюрза весь просиял, чуть поклонился, – Борис, не завораживай её, она невкусная. Карина, это наш библиотекарь. Борис, это Карина, наша гостья навсегда.

– Здрасьте, – сказала Карина, – почему это я невкусная?

– Ну ты уж не заговаривайся, – сказал человек-бык и притворился, будто бьёт Гюрзу по затылку. Гюрза фыркнул и отскочил. – Никого я нынче не ем, работа не та.

Как же они все называются? Она же знала слово, была же какая-то странная история, и корабль там тоже был. А, минотавр!

– А вы чего, – спросила Карина, пока Борис медленно-медленно поворачивался к ней, – а это не вы в