Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

class="p1">Чем больше Карина его узнавала, тем сильней убеждалась: для Гюрзы нормой было бы сказать: «Иди обратно в комнату, ты ничего не видела». Может, сколько-то дней назад Гюрза так бы и сделал. Но он устал быть один – у всех кто-нибудь да есть. У Карины была Катька, у Слалом был кто-то, кого она навещала в городе, а у Гюрзы был только Ференц, и этот Ференц сейчас сидел на полу, запрокинув голову, закрыв глаза. Веки у него вздрагивали, как будто сердце билось слишком сильно или слишком близко.

– Всё хорошо, – произнёс он, не открывая глаз. – Я сейчас встану, мне… Одну секундочку. Мог бы за мной и не тащиться.

– Ты без меня падаешь!

– Ну падаю, – отозвался Ференц задумчиво. – Но потом же ведь встаю. А в юном возрасте нарушать сон опасно для здоровья.

Он рисовал кружочки на полу. Крестики-нолики. Невидимые крестики, поскольку пол-то пыльным не был в этой части – Карина не оставила следов, когда куда-то ринулась босиком.

– Ты как с Франтишкой со мной обращаешься, – сказал Гюрза. – Время заботы о хвосте, иди отсюда. Сон, хвост – какая разница. Ты можешь встать?

– А кто это с тобой?

– Это Карина, – сказал Гюрза и мельком оглянулся на неё. Будто она могла начать показывать пальцем: о, посмотрите, это вот его отец расселся тут посреди коридора, а до того ударился об дверь, это его отец тут на ногах не держится!

Карина спросила:

– Вы там пили или что?

Ференц смеялся – долго и беззвучно, даже глаза вытер; Гюрза сказал:

– Так, или мы уходим, или…

– Как же ты любишь, – сказал Ференц, – как же ты обожаешь угрожать мне. Ещё минуточку. Не бойся, завтра не просплю.

– Да мне без разницы, – сказал Гюрза. – Спи хоть сто лет. Просто не надо делать вид, что всё в порядке.

– А оно разве в порядке?

Теперь Ференц пытался встать. Раз оттолкнулся от пола рукой и сел на корточки. Дальше обычно люди распрямляются, но он не смог. Два оттолкнулся. Три. Стоит, опёршись на стену. Волосы липнут к лицу. Научить, что ли, их всех собирать хвосты? Ну да, и одолжить резинок. Лучшие подружки.

– Когда оно у нас было в порядке, Гюрза?

– Ты мне скажи!

Обычно после таких выкриков идут и что-нибудь пинают, что-то разбивают, или вот можно ещё перевернуть стол. Старую простыню на две части порвать – подотчётную простыню, вообще-то. Карина знала много способов выместить ярость. Гюрза просто смотрел на отца, сжимал кулаки. Ференц уставился на саму Карину:

– А ты чего не спишь, Карина-свет?

– Да вот, вас видела.

– Да?

Хотела сказать: я вас ненавижу. Ещё хотела сказать: я за вас боюсь. Ещё хотела сказать: кто вот этот, кто приходит?

Гюрза успел вперёд:

– Отец, воды сотворить?

– Нет, – сказал Ференц. – Проводи до спальни лучше, вряд ли сегодня ещё будет. Извини, Карин.

– Я тебе завтра что-то объясню, – сказал Гюрза, – что-то, что сам смогу.

Кажется, Катька это называла «мне срочно нужно порыдать под одеялом». Потом, став старше, Карина поняла: этого Ференц и хотел, когда её позвал, – чтобы Гюрза перестал быть один на один с его же, Ференца, дурными тайнами. И с одной их общей.

Глава 15

Не знаешь, с чего начать, – подойди с другой стороны. Не знаешь, как спросить у Ференца, у Гюрзы, у стен у самих – что тут происходит? – так пойди хоть извинись, уж это-то ты точно можешь сделать. Конечно, не нужно было призраку к ней лезть. Но если они все такие нежные? И мало ли, вдруг, когда умираешь, начинаешь себя вести как-то иначе? Вдруг он вообще не может это контролировать? И его же никто здесь не научит! Войны – есть, Ференц говорил что-то там про войну, а как он будет обороняться?

И к тому же Семён единственный явился ей на помощь против того ночного гостя. Дома она бы поблагодарила, а тут чего? Струсила?

Она нашла Семёна сразу после завтрака – на сей раз в парке. Он запрокинул голову и закрыл глаза и как будто пытался поймать на лицо солнечно-теневую сетку из ветвей – но лицо было слишком прозрачное, тени толком не ложились. Парк здесь был тоже несуразный, весь в побелке, штабелях досок, дорожки перегорожены, фонтаны не работают – такой какой-то непарадный парк; и вот в самую глубину этого парка, в заросли барбариса, Семён и забился. Карина подошла к нему неслышно, постояла. Вот чего он не хочет открывать глаза?

Умный такой, что ли? И в плечо его не пихнёшь. Сказала:

– Знаешь что? Тебе надо научиться бить в ответ.

Он отшатнулся в самые заросли; вдруг порвётся! И оттуда, из барбариса, прямо из мелких ягодок, спросил:

– Зачем?

– Чтоб такие, как я, тебя не трогали. Нас же больше.

Он посмотрел на неё – будто взвешивал её слова, примеривался, всерьёз или нет, а на самом ни царапинки, и одежда целая, только ветки торчат то из щеки, то из ладони.

– Но это ты можешь меня коснуться, потому что сильная. Я тебя не могу.

– Да какая я сильная, так кто угодно смог бы!

– Ты что же, загнала его в кусты?..

Рядом стоял Гюрза – когда подошёл, почему, откуда? Стоял – и хмурился, будто не знал, кого бы первого ему развеять по ветру, – вот только ветра не было. Жара такая, что аж воздух чуть дрожит.

– Я сам зашёл сюда, – сказал Семён. – Нет, правда, сам, я не… Не выгораживаю.

– Ну-ну, – сказал Гюрза, и опять было видно, как он пытается подражать отцу. – Карина, правда?

– Да я пытаюсь ему объяснить, что надо научиться бить в ответ! Что, раз призрак – всё теперь? Чтобы не ты за него бил, а он бы сам!

– Ну-ну, – сказал Гюрза опять. – Кажется, это называется «учить плохому».

– А почему я сильная?

– Так полагается.

– А ты научишь меня сотворять еду?

– Сперва научу всё-таки подчинять камень, это проще. Я, собственно, затем и шёл.

– Нет, погоди, – попросил Семён, глядя то на Гюрзу, то на Карину, – объясни мне, пожалуйста, как злиться? Я забыл.

– Ну ты же злился на того, кто пришёл ночью?

– Нет, я боялся за тебя. Его мне жалко.

Странно, что Гюрза не спросил, о ком вообще речь. Может быть, отвлёкся. Ладно, продолжим:

– Но ты злился когда-нибудь с тех пор, как стал таким?

– Нет. Нет, нет, я к этому не приспособлен!

– Неужели никого не хотелось ударить?

Вот теперь его затрясло. Он исчезал, и появлялся, и снова исчезал – как бабочка, которая бьётся о стекло, если бы она