Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Где-то, когда-то, – проговорил Борис, и с каждым его словом будто ещё капля срывалась с потолка пещеры и разбрызгивалась о пол, – может быть, кто-то и жил. Мы тут не спрашиваем, кто и где жил раньше.

– А, – сказала Карина. – Тапочки отличные.

– Чем библиотека-то тебе не лабиринт?… Послушай, Борис, а ты не мог бы в этом хаосе найти те тесты по стихиям и ещё вот этот справочник? Где запреты классифицируются.

– Что ж не найти, – кивнул Борис, – для тебя и отложил. А отец разрешил?

– И да и нет. Он мне не это разрешил.

– Всё бы вам не по правилам, – сказал Борис, ничуть не удивившись. – Всё бы срезать углы. Что ж, ждите здесь, сын хозяина и его гостья.

– Отец не любит, когда ты зовёшь хозяином.

– Хозяин волен не любить что хочет.

Гюрза уселся на пол – прямо на чьё-то чёрно-белое газетное лицо, прислонился к стене. Пальцами, не глядя, чертил всё на той же газете круги и овалы.

– Мы для чего сюда пришли?

– Зачем мы здесь? Ну. Сейчас выясним, точно ли ты по камню, и ещё сузим круг… Ты поняла, о чём тебе нельзя спрашивать?

– Если честно, не особо.

– Я так и понял. Там есть список, отец сам его составил. По уму, ты должна бы сама сюда прийти, сама поговорить с Борисом, сама понять, что тебе нужно, сама попросить…

– Ну так а что же тогда?

– А тебе хочется со всем этим возиться? Мне вот не нравится, когда ты оскорбляешь мою мать. Помнишь, по сказке: если девушка ведёт себя мило с кем бы то ни было, даже с каким-нибудь вздорным стариком, у неё потом с каждым словом изо рта падает жемчуг, или золото, или что там ещё. Цветы? Не помню. Ну вот, а если кто-нибудь был груб, у него изо рта падают змеи, жабы, вся подобная живность. То, что ты говоришь… – Гюрза поморщился, – это как будто чёрная пиявка каждый раз. Не знаю, что отец слышал.

– Твоя мама, – сказала Карина просто так, как будто тему напоминала. Может, если вопрос не делать вопросом, а сделать просто фразой, – может быть, получится.

– Моя мама что именно?.. А, погоди, ты решила задать вопрос не целиком? Это хороший подход, надо будет потом сказать отцу. Она умерла. Твоя?

Вообще-то это не был вечер откровений, и никто никому не проспорил желание, и никто не играет в вопросы вот так, днём, сидя на газете и по трезвяку. Но Гюрза создал для неё одежду и теперь пытался помочь, хотя это Ференц, а не он наобещал ей с три короба. Наобещал, а сам?..

– Я о своей не знаю ничего.

Гюрза кивнул – как будто это было для него в порядке вещей.

* * *

Первый камень, который ей сунул Гюрза, раскрошился и смялся в её руке, как подсохший хлеб.

– Мгм, – сказал Гюрза, опять с отцовскими интонациями, – это пемза. Была. Ничего, подметём. Главное, воду не выжми случайно.

Потом были: яшма, похожая на сырое мясо с прожилками, гранит – как корочка на ране, если рана ещё чешется, что-то зелёное, Карина не запомнила, и наконец – известняк. Карина просто сжимала в руке каждый камень, который Гюрза ей давал, и ждала, что случится. Не случалось ничего.

– Обычно они нагреваются, – сказал Гюрза. – Или поют. Или ругаются ещё. Почему замок от тебя трясётся, а обычные камни – нет? Все начинают с мелочей.

– Потому что я не хочу говорить с камнем, – сказала Карина и принялась стряхивать с колен каменную крошку. – Я хочу сотворять кукурузу и медовые соты.

– Но начинают со стихий, а не с еды. Это чаще встречается – способность управляться с ветром, с камнем, с чем там ещё. Тем более у избранных. Неужели тебе не интересно?

– Нет.

Мне интересно, кто приходил ночью и как там Катька теперь, но я не знаю, как спросить.

– Моя подруга, – сказала Карина и покосилась на Гюрзу, не вскинется ли, – там осталась. Хочу встретиться.

– Это отец открывает двери, – покачал Гюрза головой. – Только отец, не я. Мне ещё не положено. Давай хотя бы…

– Но он сказал, я смогу навестить когда угодно!

Зачем вообще чему-то радоваться и кому-то верить, если всё это превращается в вещание на линейке? Зачем они сидят здесь, перебирают камни, что-то ищут, если Катьку уже могли увезти? Как же всё это…

Пол под ногами задрожал какой-то мелкой дрожью, как листочки на ветру.

– Карина, – сказал Гюрза, – Карина, это ты или игра?

Не знаю, я не знаю. Я не буду при тебе реветь. Я вообще ни при ком реветь не буду больше, ни при отце твоём, ни…

Стопки из книг, большие и малые, медленно рушились. Стеллаж, тот самый, на который опёрся Гюрза, заскрипел колёсиками и медленно-медленно покатился в сторону выхода.

– Вот потому и надо учиться обращаться с камнем, – пробормотал Гюрза, вставая будто бы с трудом. – Если на каждую твою истерику замок будет так…

Пол дрожал. Стеллажи сдвигались с места, сталкивались, скрипели надсадно, как калитка на проходной в интернате. Что будет, если такой разгонится и впечатает тебя в стену?

– Ай, да дыши же ты, – Гюрза держал её за плечи, целовать, что ли, собрался, но нет – только стискивал пальцами, пытался заглянуть в глаза. – Дыши, Карина, ну! Я не хочу всё это снова ремонтировать!

– Это что, шутка, да?

– Я правда не хочу!

– А я хочу, чтобы с моей подругой всё было в порядке!

Его обсыпало штукатуркой; и волосы, и губы были теперь как будто бы в сахарной пудре, ею украшали иногда эти воскресные булки; да почему он не бежит? Оставил бы её одну – и дело с концом!

– Карин, Карин. Драконы испугаются. Помнишь драконов, мелкие такие, ну?

Он всё держал её за плечи, а мог бы и в челюсть дать. «Отстань, – хотелось сказать, – не прикасайся уже ко мне, никто не трогайте…»

Гюрза вздохнул, надавил ей на плечи, чтоб пригнулась, и со всей силы притиснул её к своей груди. Пуговица на его рубашке теперь так вжалась ей в ухо, что, наверное, навечно след останется. Ай. Неудобно же так стоять. Сердце стучит. Его?

– Ну тихо, тихо, – проговорил, качал её, как мелкую, а где-то там всё сталкивались стеллажи. – Тихо, дыши. Да найдём мы твою подругу, не отец, так я. Ну всё уже, ну всё.

Карина шмыгнула носом.

– У отца научился? Ещё мёд мне сотвори.

– Не буду я сотворять мёд, – возмутился Гюрза