Врач из будущего - Андрей Корнеев

— Хорошо. Давай подумаем, как настоящие практики.

Она начала диктовать, а он — записывать. Это был не мозговой штурм гения, а перечень наболевших, бытовых проблем, с которыми сталкивался любой советский врач каждый день.

Проблема первая: Стерилизация.«Инструменты кипятят в общем баке-стерилизаторе. Потом сестра или санитарка запускает туда руку и на ощупь, под слоем пузырей, выуживает скальпели, зажимы, ножницы. Все перемешано. Потом этим же инструментом делают перевязку. Асептика, Лёва, это сказка для учебников».

Решение: Сшить из старой, но чистой марли простые мешочки-чехлы с завязками. Для скальпелей — один, для зажимов — другой, для зондов — третий. Кипятить инструменты уже в них. После стерилизации вынимать весь мешочек крюком, не касаясь содержимого. Все просто, чисто и ничего не теряется.

Проблема вторая: Дезинфекция.«Санитарки разводят сулему и карболовую кислоту на глазок. То так слабо, что толку ноль, то так крепко, что пары всю палату выедают. Никакого контроля».

Решение: Создать простейшие мерные таблицы-памятки. Нарисовать схематично ложку, стакан, литровую банку. Прописать: «На 1 литр воды — 2 грамма сулемы» или «1 столовая ложка карболовой кислоты на 5 литров». Отпечатать на машинке десяток копий и повесить в каждом процедурном кабинете, в каждой перевязочной.

Проблема третья: Уборка.«Одной и той же тряпкой моют пол в палате, в коридоре и в туалете. Потом удивляются, почему в хирургии такая высокая летальность».

Решение: Ввести цветное кодирование. Нашить на тряпки квадраты трех цветов. Красная — только для палат. Синяя — для коридоров и кабинетов. Желтая — для санузлов. Покрасить в те же цвета ручки ведер. И требовать неукоснительного соблюдения.

Иван слушал, и его охватывало странное чувство. Это было гениально. Не гениальностью прорывного открытия, а гениальностью простоты. Он, с его знаниями о бактериях, антисептиках и внутрибольничных инфекциях, искал сложные пути. А ответ лежал на поверхности: элементарная организация труда и цветные тряпки.

— Давай начнем с первого, — сказал он, указывая на запись о мешочках. — Это самое очевидное.

Они сели писать текст рацпредложения. Иван диктовал обоснование, используя термины «снижение времени на поиск инструмента», «сокращение риска потери мелкого инвентаря», «повышение культуры производства». Анна редактировала, убирая все, что могло бы пахнуть «чуждой теорией».

— Не будем писать «снижение риска заражения», — говорила она. — А напишем «создание более гигиеничных условий труда». Понимаешь разницу?

Он понимал. Идеологически выверенная чепуха была безопаснее, чем медицинская правда.

Через два часа у него на столе лежал аккуратно переписанный листок. «Рационализаторское предложение №1: Внедрение системы маркированных матерчатых чехлов для стерилизации хирургического инструментария». Он был абсолютно легальным, безопасным и… реально полезным.

Уезжая от родителей, Иван держал в руках не просто бумажку. Он держал свой первый, крошечный, но настоящий инструмент для изменения мира. Он не чувствовал триумфа. Он чувствовал тяжесть ответственности и холодную уверенность снайпера, нашедшего первую точку опоры.

Май стремительно подходил к концу. Учеба захлестнула всех последней волной зачетов и экзаменов. В воздухе витал предэкзаменационный зуд, смешанный с предвкушением каникул.

Иван зашел в тир в последний раз перед закрытием сессии. Инструктор молча вручил ему маленький жестяной значок — «Ворошиловский стрелок». Тот самый, с силуэтом стреляющего бойца. Иван приколол его к груди, рядом с комсомольским значком. Это была не просто безделушка. Это был первый материальный, осязаемый результат его новой тактики. Пропуск в мир «оборонщиков». Доказательство, что он может быть не только умным, но и сильным, метким — идеальным солдатом для системы.

В общежитии царил хаос сборов. Сашка, сияя, поймал его в коридоре.

— Лёвка, приказ! Нас с тобой распределили на практику в больницу им. Мечникова! В одну бригаду! Вот это да! Будем людей спасать!

Иван смотрел на его горящие энтузиазмом глаза и вспоминал глаза Кати. «Фундамент должен выдержать тех, кто рядом». Сашка был частью этого «рядом». Его наивная вера была и уязвимостью, и силой.

Вечером, перед сном, в комнате, заваленной учебниками и упакованными чемоданами, Иван лег на койку и закрыл глаза. Он подводил итоги.

Физически он стал другим человеком. Сильным, выносливым. Его новое тело было уже не чужой оболочкой, а его единственным инструментом.

В академической среде он больше не был изгоем. Он был перспективным студентом, с которым интересно поговорить.

В комсомоле он укрепил свои позиции. Он был не просто своим, он был одним из лидеров.

С Катей между ними возникла та тонкая, прочная нить понимания, которая была дороже десятка легкомысленных романов.

И самое главное — у него на руках был план. Реальный, легальный инструмент для начала изменений. Его рацпредложение о стерилизационных мешочках уже лежало в бюро ВОИР при институте.

Он встал и подошел к окну. За окном, в синих сумерках, темнел Ленинград. Где-то там были больницы, в которых люди умирали от глупости и антисанитарии. Где-то там была система, готовая смешать его в лагерную пыль. Но где-то там были и его союзники. Мать. Отец, по-своему. Катя. Сашка. Профессор Жданов.

«Первый курс позади, — подумал Иван Горьков, глядя на свои отражение в стекле, на котором висела тьма и дрожали первые огни. — Теперь начинается настоящая работа».

Он больше не был беспомощной жертвой обстоятельств. Он был солдатом, прошедшим начальную подготовку. И он был готов к выходу на передовую.

Глава 9

Подвал надежды

Жара в инфекционном бараке больницы имени Мечникова стояла невыносимая, густая, пропитанная специфическим запахом — едкой карболовой кислотой, человеческого пота и чего-то сладковато-гнилостного, что Иван из своего прошлого опыта безошибочно идентифицировал как запах некроза и испражнений при брюшном тифе.

Барак, переоборудованный из старого складского помещения, был забит под завязку. Металлические койки, поставленные вплотную, скрипели под весом тел. Воздух дрожал от жужжания туч мух, которые безнаказанно садились на лица больных, на перевязочный материал, на миски с недоеденной пищей.

Иван, в грубом холщовом халате, который уже успел пропитаться всем окружающим смрадом, делал обход вместе с Катей и Сашкой. Их первая неделя практики превратилась в адский марафон.

— Температура 40.2, бред, — тихо сказала Катя, отрываясь от термометра. Ее лицо было бледным, но абсолютно собранным.

— Геморрагическая сыпь на животе, — добавил Сашка, стараясь не смотреть в мутные глаза молодого рабочего, который метался на койке, что-то беззвучно шепча.

Дежурный врач, мужчина с усталыми глазами и вечно мокрым от пота лбом, механически проверял пульс у следующего пациента. Его движения были отработаны до автоматизма — холодный компресс на лоб, укол камфоры, запись в журнале. Ни тени