Лекарь Империи 9 - Александр Лиманский

— Интерферон! — подхватила Кобрук, ее глаза загорелись. — Он блокирует рецепторы, мешая вирусу проникнуть в клетку!

— Да! Интерферон второй! Третья проблема — устойчивость к иммунитету! Что модулирует иммунный ответ, не давая ему сойти с ума, но и помогая бороться?

— Дексаметазон! Дексаметазон! — подпрыгивая от возбуждения, завопил у меня в голове Фырк.

Картина складывалась! Как пазл, где вдруг все разрозненные кусочки встают на свои места!

Я продолжал выписывать последовательность, сопоставляя каждую проблему из исповеди с компонентом:

— Четвертая проблема — накопление токсинов в легких. Ацетилцистеин — муколитик и антиоксидант, он выводит токсины! Пятая — поражение нервной системы. Шестая — клеточное истощение и старение.

— Бред! — рявкнул Арбенин с экрана. — Полный, абсолютный бред! Это алхимические домыслы! Наука так не работает, Разумовский! Нельзя выводить биохимическую последовательность из литературного текста!

— А пропорции? — спросил Серебряный, полностью игнорируя возмущение Арбенина. — Даже если последовательность верна, без точных пропорций…

И тут меня осенило второй раз. Еще сильнее. Как контрольный выстрел.

— Зеркальное отражение!

— Что? — не поняла Кобрук.

— Снегирев же описывает, КАК он создавал вирус! С точными концентрациями! «Добавил 0.5 молярный раствор»… «Увеличил концентрацию в три раза»… Он дает нам пропорции для создания ЯДА!

— И? — нетерпеливо спросил Серебряный.

— А антидот — это ПРОТИВОЯДИЕ! Обратное яду! Значит, нужно инвертировать пропорции! Где он пишет 0.5 молярный — мы берем 2 молярный! Где увеличил в три раза — мы уменьшаем в три раза!

Гениально и безумно одновременно.

Использовать инструкцию по созданию яда для создания противоядия. Математическая инверсия. Минус на минус дает плюс. Это либо прорыв, либо бред сумасшедшего. Но другого варианта у нас нет.

— ЧУШЬ СОБАЧЬЯ! — взорвался Арбенин. Его аристократическое лицо покраснело, монокль соскочил с глаза и повис на золотой цепочке. — Это не математика, Разумовский! Это БИОХИМИЯ! Сложнейшие белковые взаимодействия! Нельзя просто взять и инвертировать пропорции! Это как… как пытаться получить живого человека, вывернув труп наизнанку!

Милое сравнение. Но в чем-то он прав. Это безумие. Но безумие — единственное, что у нас осталось.

— Снегирев был не только ученым, — неожиданно вмешался Серебряный. Его голос был задумчивым. — Он был мистиком. Алхимиком старой школы. Для них символизм был так же важен, как эмпирика. Принцип подобия, принцип противоположностей… Я бы проверил теорию господина лекаря Разумовского.

— Да вы оба спятили! — Арбенин снова вскочил, начал мерить шагами свою стерильную лабораторию. — Это противоречит всем законам биохимии! Всем принципам научного метода!

— У вас есть вариант лучше? — холодно спросил я. — Вы пять часов перебираете варианты. Сколько успешных?

— Это вопрос времени…

— Которого у нас НЕТ! У Мишки максимум десять часов! У вас есть десять часов, чтобы найти решение методом перебора?

— Нет, но…

— Тогда проверьте мою теорию! Что вы теряете? Одну попытку из сотен!

— Не отвлекайте меня идиотскими домыслами! — Арбенин отвернулся от портала. — Я продолжу систематический поиск. Это ЕДИНСТВЕННЫЙ научный метод!

Изображение начало тускнеть, подергиваясь помехами — он прерывал связь.

— Эдмунд, — голос Серебряного стал ледяным. — Проверь. Теорию. Целителя.

— Или что? Опять будешь угрожать? — донеслось из угасающего портала.

— Нет. Ты меня и так знаешь.

В портале повисла долгая, тяжелая пауза. Арбенин стоял спиной, его плечи были напряжены.

— Ладно, — наконец глухо сказал он. — ОДНА попытка. Чтобы доказать, что это бред.

Он вернулся к своему столу и с яростью начал вводить новые данные в симулятор.

А я сел обратно в кресло, чувствуя, как накатывает ледяная волна усталости и бессилия.

Что-то было между ним и Серебряным. Но сейчас для меня это не имело значения.

Время уходит. Каждая минута — это чьи-то легкие, заполняющиеся кровью. Чье-то сердце, останавливающееся от гипоксии. Чей-то ребенок, умирающий на руках у родителей.

Фырк подполз ко мне по столу и ткнулся носом в руку.

— Эй, двуногий. Не падай духом. Твоя теория логична. Безумна, но логична. А безумная логика — фирменный стиль Снегирева.

— Если я ошибаюсь, Мишка умрет.

— Если ты прав, он выживет. Фифти-фифти. Нормальные шансы для лекаря.

Для лекаря — да.

Для отца, ждущего в ста километрах, — нет.

Для шестилетнего мальчика, который хочет снова увидеть папу, — нет.

Для меня, взявшего на себя эту ответственность, — нет.

Телефон на столе взорвался звонком, как граната в тишине окопа. Номер реанимации. Мое сердце ухнуло куда-то вниз.

Мишка. Что-то с Мишкой. Плохое. Очень плохое, иначе бы не звонили.

— Слушаю! — я схватил трубку до второго гудка.

— Илья Григорьевич! — голос дежурной медсестры дрожал от едва сдерживаемой паники. — Мишка! У него фибрилляция! Лекарь Кашин просит срочно вас!

Я не помню, как вскочил. Не помню, как выбежал из кабинета. Помню только, что опрокинул кого-то в коридоре — кажется, санитарку с подносом лекарств — и не остановился, даже не обернулся. Грохот разбитого стекла и звон ампул остались далеко позади.

Фибрилляция желудочков. Сердце не бьется — оно дрожит как желе в предсмертной агонии. Кровь не циркулирует. Мозг без кислорода. Четыре минуты до необратимых изменений. Шесть — до смерти мозга.

Реанимация. Дверь. Я влетел внутрь, чуть не снеся косяк.

Организованный хаос профессионалов. Кашин, бледный, но сосредоточенный, склонился над маленьким телом, делая непрямой массаж сердца. Счет вслух, четкий, как метроном: «Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать!» Медсестра ритмично вдувала воздух через мешок Амбу. Вторая уже готовила препараты в шприцах. Третья не отрывала глаз от мониторов.

А на мониторах — хаотичная пляска смерти. Вместо нормального синусового ритма — беспорядочные, уродливые волны. ЧСС 350 — но это не пульс, это агония умирающей сердечной мышцы.

— Сколько? — рявкнул я, влетая в круг.

— Две минуты десять секунд! — ответил Кашин, не прерывая компрессий. Пот струился по его лицу, капая на пол. — Началось внезапно! Без предвестников!

— Адреналин?

— Ввели! Один миллиграмм внутривенно! Эффекта нет!

— Амиодарон?

— Тоже! Сто пятьдесят миллиграммов!

— Дефибриллятор!

— Готов!

Детские электроды. Маленькие, с ладонь взрослого. Для крошечной грудной клетки шестилетнего ребенка.

Мишка был таким маленьким на этой огромной реанимационной кровати. Как кукла. Бледная восковая кукла с растрепанными рыжими волосами. Только это не кукла.

Это ребенок. Сын человека, который доверил мне самое ценное, что у него было.

— Гель! — скомандовал я.

Медсестра быстро выдавила холодную прозрачную субстанцию на электроды.

— Заряд пятьдесят джоулей! Всем отойти!

Я прижал холодные металлические пластины к маленькой груди, готовый нажать на кнопки разряда.

Для ребенка всегда начинают с малого. Детское сердце — нежное, хрупкое. Один неверный джоуль — и можно вызвать ожог миокарда, повредить больше, чем помочь.

БАМ!

Маленькое тело подпрыгнуло на кровати, как будто его ударило током… что, в общем-то, и произошло. На секунду на мониторе появилась прямая линия — асистолия. Сердце замерло. Потом