Рэм - Ольга Птицева

Рэм не стыдился. А забирать сосиски с истекающим сроком годности – да. Так что со Степаном Петровичем контакт проходил скомканно и сурово. Рэм заходил, молча жал ему руку, коротко благодарил, запихивал отданный ему пакет в бабкину сумку и отчаливал. Пара минут – и готово. Топай себе обратно с утяжелением по пылище к автобусу.

Но в этот раз Степан Петрович посмотрел на него удивленно, будто не ждал. Рэм задержался на пороге кабинета, подумал: «Может, так же молча свалить?» Но решил объясниться.

– Здрасте, бабушка Нина сказала, что мне к вам заехать надо…

– А, Рома, здравствуй-здравствуй… – Рукопожатие было коротким и сухим. – Думал, не приедешь, такая беда у вас.

– А вы откуда… – скривился Рэм.

– Так по телевидению же! Местные репортаж сделали. Твой папа, Рома, большой человек. Мы им все гордились…

Что отвечать, Рэм не знал. И кроме раздражения, ничего не чувствовал. Впрочем, оказалось, что злое молчание легко выдать за скорбное.

– Мы вам денег соберем, – наконец сказал Степан Петрович, поднимаясь из-за стола. – Семье вашей. Понимаю, сейчас деньгами надо помогать, а не продуктами. Похороны – дело недешевое. Но пока чем можем. – Он покачал головой. – Я позвоню, тебе соберут. Надо только в холодильный корпус подойти. Сориентируешься?

Рэм кивнул. Еще раз пожал протянутую ладонь.

– Бабушке мои соболезнования передай.

– Спасибо, – смог выдавить из себя Рэм и вышел.

Ни в какой корпус идти не хотелось. Похмелье отдавалось в самых неожиданных местах тела. Зудело за левым глазом, кололо в пояснице и нервно сокращало мышцы под коленной чашечкой. Надо было выпить остывшего чая и полежать в темноте. А не переться туда, где воняет мороженым фаршем. Но бабка ждала гостинцы, и Рэм двинулся через двор комбината к постройке, выкрашенной унылой синей краской. И чем ближе подходил, тем ощутимее становился холодок, пробегающий по спине. Вроде бы ничего странного. Огромная морозилка, чего ты хотел, Ромашка? Но ноги отказывались идти к эпицентру холодка, так и норовили завернуть к КПП, чтобы дать деру.

– Нет тебе, ба Нина, скоропортящихся сосисок на обед, а еще дочки и зятя. Да и внука такими темпами тоже скоро недосчитаешься, – попробовал отрепетировать речь перед бабкой Рэм, заткнулся и заставил себя приблизиться к высоченным воротам.

Дверь в них была поменьше, и кто-то ее уже приоткрыл. Видимо, Степан Петрович успел дозвониться, и Рэма теперь ждали. Он вдохнул поглубже, стукнул костяшками по двери и вошел. Внутри было темновато, особенно после безжалостно яркого дня снаружи.

– Есть кто? – спросил Рэм у темноты.

Тьма чуть рассеялась, предлагая разглядеть в себе еще одну дверь – тяжелее и больше, на этот раз плотно прикрытую. От нее холод расходился плотной волной. Рэм тут же продрог и мысленно поблагодарил бабку за грядущий гайморит, но отступать было бы глупо. Он пошел, размахивая перед собой руками, чтобы не впечататься в какую-нибудь забытую в предбаннике тушу. Обошлось. Рэм нащупал ледяную ручку двери холодильной камеры и потянул. Та издала пронзительный скрип, аж уши заболели. Рэм зажмурился и шагнул через высокий порожек, а когда открыл глаза, то сразу провалился в полынь.

Туман сочился из глаз рабочего. Тот шел под полозьями, на которых, будто пиджаки в ателье, висели коровьи туши. А выше них, прилепленные к самому потолку, висели еще и сосульки. Громадные и острые. Как на картинке про работу спелеологов, только с особенным мясным душком, какой бывает у водички, натекшей из морозилки. Наверное, мясным. Ничего, кроме полынного смрада, Рэм не чувствовал. Только видел, как рабочий в теплом комбинезоне с логотипом комбината на груди лавирует между тушами, а над ним скрипит и легонько покачивается от собственной тяжести монструозная сосулька. Или правильно сказать – сосуля? Из уважения к ее масштабам. Рэм хихикнул бы, но рот заполнила травяная горечь – сначала отплеваться, а потом уже ржать. Да и не с чего было. Одна из сосуль ожидаемо открепилась от своего родного местечка и полетела прямехонько на голову рабочего. Тот успел бы рвануть в сторону, но вместо этого остановился и посмотрел вверх. Прямо на летящее к нему ледяное острие. Рэма выкинуло из видения за секунду до того, как сосуля пропорола рабочему глаз, щеку, а может, и трахею. Рэм только сумел рассмотреть, как налился тревожным сиянием прямоугольник в грудном кармане комбинезона. Этот багровый отсвет был виден даже через ткань. Или Рэму только показалось это.

– Малой, ты чего? – спросил его живой пока рабочий и моргнул сразу двумя глазами одновременно. – Заблудился? Тут закрытая территория ващет.

Он смотрел на Рэма с недоверием. А вот туши покачивались вокруг него совершенно равнодушно. Рэм по-собачьи встряхнулся, скидывая с себя полынный морок. Хотел сказать, мол, я от Степана Петровича, за гостинцами бабке моей, вам позвонить должны были. Но мужик нахмурился и пошел на него, отталкивая рукой туши. Сосульки наблюдали за ним сверху, будто решая, которая упадет. Рэм уже не чувствовал холода, но и тела своего тоже. Он стал одним только напряженным зрительным узлом, как у какой-нибудь миноги, готовой впиться в жертву хищной своей присоской, чтобы неделю-другую пить ее, всячески терзая. Рэм узнал про эту гадость на уроке биологии и долго рассматривал картинку в учебнике. Минога была отвратительной не то змеей, не то червем. С множеством зубастых присосок. В двенадцать лет глаз не отвести.

Как от рабочего, идущего под скрипящими сосульками. Рэм сразу узнал ту, что упадет. Полынным чутьем своим выцепил, кожей почувствовал, как она вибрирует, предвкушая полет. Рабочий тоже напрягся, застыл, глядя пока еще на Рэма, но уже не озабоченно, а испуганно. Нужно было оттащить его. Но тело осталось стоять. И страх в нем сменился жадным любопытством. Упадет или нет? А как упадет? Прямо в глаз вопьется? А дальше что? Будет кричать? А кровь брызнет? А до Рэма долетит? Нужно только, чтобы как в видении. Почему-то очень важно было повторить все так, как показала полынь.

– Сосуля! – крикнул Рэм.

Мужик остановился и поднял голову. Сосулька оторвалась.

А дальше будто пленку сорвало, и она с треском завертелась на катушке. Мужик сначала упал на колени, потом завалился на пол. Одна его рука еще пыталась скрести цементный пол, а вторая уже лежала смирно. Рэм попятился к двери, но движение получилось слабым. В горле еще щекотало: дурацкое «сосуля», крикнутое высоко и нелепо. Бабка про такое говорила «дать петуха». Рэм помотал головой, закрыл глаза и открыл глаза. Мужик продолжал лежать на боку, из глаза его торчала сосулька. Как в дурацком фильме, который смотришь только по укурке поздно ночью, пока подъедаешь запасы печенья, а оно