Фантастика 2025-184 - Олег Александрович Волков

на своего неподвижно валяющегося подельника с окровавленной мордой, то на меня, то на блестящую на асфальте заточку. В его взгляде читалась уже не злоба, а животный, первобытный ужас перед непонятным.

Не дожидаясь, когда его паника сменится новой вспышкой ярости, я отступил на шаг, всё так же двигаясь с показной, старческой неуклюжестью, и повернулся к нему спиной. Это был жест презрения, окончательный и бесповоротный. Я сделал несколько шагов прочь, слушая спиной его прерывистое дыхание и влажные хрипы второго.

На данный момент они уже не были опасны. Один — в полной отключке и с поломанным носом, второй — с отсушеной рукой. Его куцые мозги никак не могли переварить всего случившегося и уложить это в своей тупой голове. Что ж, шок — это по-нашему!

А я… я просто пошёл дальше, чувствуя, как в висках снова начинает гулко и тяжело стучать кровь, а дряхлое тело ноет от перенапряжения и непростительной для моего возраста дерзости. Падение, хоть я и старался упасть как можно ловчее, всё равно не прошло даром. Да еще и отбитая коленка ныла. Но я был жив. А это, на данный момент, главное!

— Эй, вы, двое! Чёго устроили? — донесся грубый окрик надзирателя, когда всё уже было закончено. — А этот идиот чего разлёгся?

Похоже, что охрана свалила, или её специально отозвали, либо отвлекли, когда меня должны были кончить эти двое. Но не вышло Сердце колотилось где-то в горле, но на моём лице была надета все та же маска безразличия. Внутри же всё ликовало. Ликовало моё прежнее, смертельно опасное и хищное «я», которое только что вновь почувствовало вкус настоящего боя. Вкус победы, только добытой не грубой или магической силой, а умом и мастерством.

— Дедушка еще что-то может, — тихо прошептал я и, шаркая ногами, поплелся дальше, к дальнему углу забора, где росла одинокая чахлая береза. Я добрался до деревца, сел на корточки, прислонившись спиной к шершавой бетонной стене, и закрыл глаза. Мне надо было срочно перевести дух. Эйфория уходила так же быстро, как и пришла, оставляя после себя лишь леденящую пустоту и назойливую боль в каждом суставе.

Рука, которой я наносил удары, теперь ныла тупой болью, а в груди что-то тяжело и неровно бухало. Справиться с этими двумя ублюдками стоило мне последних сил.

Сквозь шум в ушах я слышал голоса надзирателей, подошедших к месту драки. Затем — резкий, пронзительный свисток. Начиналась суета.

— Слышь, старый, дрыхнешь что ли? Ты чего с этими двумя сделал? — чей-то молодой и наглый голос прозвучал прямо надо мной.

Я открыл глаза и медленно поднял голову. Передо мной стоял рослый надзиратель, лет двадцати пяти, с глупым самоуверенным лицом. Я лишь покачал головой, стараясь дышать «через раз» и хрипло кашлять.

— Они… первыми… напали… — прохрипел я, делая вид, что с трудом выговариваю слова. — С сердцем… плохо… стало… Я упал… а они как-то сами… повредились… нечаянно…

Он скептически хмыкнул, окидывая меня взглядом с ног до головы.

— Сами значит? Один с развороченной харей валяется, а второй — рукой шевельнуть не может. А ты просто упал, да?

— Мне… сто два года… внучок… — Я закрыл глаза, изображая накатившую слабость. Спорить и что-то доказывать этому щенку не было ни сил, ни желания. Пусть думает, что хочет. Главное, чтобы он видел меня «жертвой», а не нападавшим. Пусть даже и невероятную. — Я… может… прямо сейчас и сдохну…

Ко нам подошел второй надзиратель, постарше, с усталыми, но пронзительными глазами. Я видел, как он молча осматривал утырков, решивших меня порезать.

— Встать можешь, дед? — негромко спросил он. Его голос был спокоен и лишен какой-либо враждебности.

Я, кряхтя и делая вид, что опираюсь на ствол березы, с трудом поднялся. Его взгляд скользнул по моим рукам, задержался на дрожащих пальцах. Он долго и внимательно смотрел мне в глаза, словно пытаясь что-то прочитать на моем старческом, испещренном глубокими морщинами лице. В его глазах я не увидел ни глупой самоуверенности, ни агрессии. Лишь холодную, профессиональную настороженность. Он что-то заподозрил. Но не стал выяснять.

— Проводим тебя в санчасть, отец, — заключил он, и в его тоне не было вопроса. — Пусть лепилы тебя посмотрят. А этих отморозков — в изолятор! Разбираться будем.

Молодой надзиратель что-то возмущенно начал, но старший резким движением руки остановил его. Похоже, что он что-то знал на мой счёт. А если не знал — то догадывался. И в его взгляде читалось некое уважение, смешанное с опаской.

Медленно, под конвоем, я побрел, по-старчески шаркая, ногами через прогулочный двор тюрьмы. Каждое движение отзывалось в отбитой коленке острым, выкручивающим сигналом боли. Молодой надзиратель шагал сзади, его недовольное пыхтение меня развлекало. А вот старший — тот, что с умными глазами — шел чуть впереди, его спокойная, уверенная спина была словно щит, рассекающий пространство тюремного двора.

Мы шли мимо других обитателей этого каменного мешка, накрытого металлической сеткой. Я чувствовал на себе их взгляды — колючие, любопытные, оценивающие. Одни смотрели с безразличием, другие — с плохо скрываемой злобой. Но одно чувство, которое никто не мог скрыть, и которое их объединяло — это недоумение. Все прекрасно видели, как двое громил решили завалить безобидного и немощного на внешний вид старичка. Но, к их глубокому изумлению, этот старикашка, который еле-еле ноги волочит, разделал двух отмороженных здоровяков буквально «под орех». И теперь один из них идет своим ходом в изолятор, а другого утащили на носилках в бессознательном состоянии.

А старикашку, которого вот-вот удар хватит, вот ведут «под ручки» в санчасть. Одним словом, картинка не сходилась, и это бесило многих. Я видел, как сбились в кучку трое зеков из «авторитетной» братвы. Их взгляды были тяжелыми, как свинцовые слитки. Для них я неожиданно стал непонятной величиной, а все непонятное здесь либо ломают, либо стараются убрать. Пока они решали, что я же такое, у меня была небольшая фора.

В санчасти остро пахло хлоркой, слабым духом лекарств и человеческим потом. Фельдшер, мужчина с обвисшим лицом, мутными глазами и свежим спиртным «выхлопом», молча осмотрел меня. Его пальцы, холодные и безразличные, прощупали ребра, проверили суставы. После этого он померил мне давление и смазал ссадины зелёнкой.

— Ушибы, растяжение, — бормотал он, записывая что-то в амбулаторную карту. — Давление ни к чёрту — скачет, как дикий жеребец. Сердечко явно шалит — аритмия жутчайшая. Того и гляди, отойдешь, дед, — сообщил он мне между делом. — Засунь-ка это под язык, — сунул он мне в рот какую-то таблетку.

Он не спрашивал про ссадины,