Фантастика 2025-184 - Олег Александрович Волков

— Сядь у воды, — тихо сказала ведунья. — И опусти в нее руки. Не для того, чтобы зачерпнуть. Просто опусти.

Я повиновался. Камни подо мной были теплыми от солнца. Вода оказалась ледяной, обжигающе-холодной. Я едва сдержал вздох. Но ведунья сделала знак — ждать. Я закрыл глаза, стараясь не думать ни о чем, чувствуя лишь холод, проникающий в кожу, в мышцы, и так до самых костей. И постепенно я начал ощущать не холод, а… пульс. Тихий, глубокий, едва уловимый ритм, исходящий из самой глубины озера. Это было похоже на сердцебиение спящего великана.

— Озеро помнит все, — голос ведуньи прозвучал как продолжение этого ритма. — Оно помнит дожди, что наполняли его тысячи лет. Помнит крики первых птиц. Помнит шаги древних зверей, приходивших на водопой. Оно — огромная память. А память — это основа мудрости. Ты хочешь слышать язык мира? Начни с тишины. С умения слушать то, что было до тебя.

Я сидел, не шевелясь, и чувствовал, как этот древний холод вытягивает из моих пальцев остатки внутреннего жара, той тлеющей жажды действия, что всегда горела во мне. Это было не больно. Это было похоже на омовение раны. Я не слышал слов, не видел образов. Я просто ощущал присутствие чего-то невообразимо старого и спокойного.

Когда я наконец вынул руки из воды, они онемели и побелели. Но внутри меня не осталось и следа прежнего беспокойства.

— Что я должен был услышать? — спросил я, вытирая руки о траву.

— Ничего конкретного, — ответила ведунья. — Ты должен был почувствовать, что твоя жизнь — лишь миг в этой памяти. И это не унизительно. Это освобождает. Ты больше не несешь на своих плечах бремя всех своих битв. Ты просто… часть мирового потока. Как и все.

На обратном пути мы молчали. Но теперь я слышал этот поток повсюду: в шелесте листьев над головой, в журчании ручья под горой, в собственном дыхании. Я больше не пытался что-то доказать миру. Миру было не до того. Он жил своей великой, сложной жизнью. И у меня появился шанс не подчинить его, а научиться жить в гармонии с ним.

Вечером, когда мы пили чай из новых трав, я взглянул на свои руки. Они все еще слегка покалывали от холода озера. И я поймал себя на мысли, что впервые за долгие годы мне не хочется сжимать их в кулаки.

Ведунья последовала за моим взглядом и уловила его смысл.

— Кулак нужен, чтобы ответить врагу, удержать меч или щит, — сказала она. — А открытая ладонь — чтобы принимать дары и отдавать их. Ты научился слушать грозу и тишину. Теперь учись чувствовать руками. Не хватать. Прикасаться.

На следующее утро она не повела меня в лес. Вместо этого она вынесла из сарая большой кожаный мешок, туго набитый чем-то мягким, и поставила его передо мной.

— Разбирай, — коротко бросила она. — Все по парам. Не торопись.

Я развязал мешок и высыпал содержимое на пол. Это была куча самой разной глины: комья серой, рыжей, почти белой, с вкраплениями песка и слюды. Задание показалось мне простым до глупости. Я принялся сортировать, откладывая похожие куски друг к другу. Но через несколько минут я понял, что ошибся.

Это был не тест «на знание», а урок «на ощупь». Один комок был влажным и жирным, другой — сухим и рассыпчатым, третий — упругим и плотным. Каждый был уникален, каждый жил своей собственной, замедленной жизнью. Я закрыл глаза и позволил пальцам изучать текстуру, вес, пластичность и еще множество других параметров. Это было похоже на знакомство с разными характерами.

— Зачем это? — не удержался я от вопроса.

— Глина — это земля, которая помнит прикосновение воды, — ответила ведунья, наблюдая за моей работой. — Чтобы служить Жизни, нужно понимать ее материалы. Ты не сможешь помочь ручью, если не знаешь, как течет вода. Не укрепишь корень, если не чувствуешь почву. Начни с малого. Слепи чашку.

Чашка. Та самая, из которой я пил чай. Та, что мыл. Теперь мне предстояло создать ее самому. Я выбрал комок серой, податливой глины и принялся мять его в ладонях. Сначала выходило криво и неуклюже. Глина не желала подчиняться, растрескивалась, расползалась. Я почувствовал знакомый привкус раздражения, остаток старой ярости. Но затем я вспомнил ледяной покой Озера Безмолвия и его вечный пульс. Я не стал давить сильнее. Я просто дышал и позволял рукам найти свой диалог с материалом. Не командовать, а договариваться.

И постепенно, под легким нажимом пальцев, бесформенная масса начала округляться, расти вверх, образуя стенки. Это было магией, но не той, к которой я привык. Более медленной, более глубокой. Я не вкладывал в нее силу, я вкладывал внимание. И в ответ глина делилась со мной своей древней памятью.

Когда чашка была готова — неидеальная, чуть кособокая, но живая и настоящая, — ведунья подошла и положила руку на мое плечо. Это был первый раз, когда она проявила подобную ласку.

— Видишь? — сказала она. — Ты не сломал. Ты создал. Теперь в этом сосуде будет жить не просто вода. В нем будет жить твое терпение.

Я поставил сырую чашку на стол рядом с своей деревянной миской. Они были очень разными. Но теперь я смотрел на обе не как воин на инструменты, а как садовник на два разных, но очень ценных ростка. Грималкин, вернувшийся с утренней охоты, обнюхал мое творение и фыркнул, но в его фырканье я почуял не насмешку, а нечто вроде одобрения.

— Ничего так, — буркнул он. — Для первого раза. Только мышь в ней утопить нельзя, дырявая получилась.

Но я знал, что он лукавит. Чашка была целой. Как целым, впервые за долгие годы, начинал чувствовать себя я. Не склеенным, не зарубцевавшимся, а целым. И это было только начало пути. Пути, на котором не было карты, но был проводник. И был сам путь, под ногами, в каждом листе, в каждой горсти земли, в каждом тихом дыхании проходящего дня.

На следующее утро я проснулся с ощущением легкого щемящего ожидания, как перед началом долгого пути. Но путь этот лежал не за горизонт, а вглубь, в суть самых простых вещей. Я уже собирался приняться за привычные дела, как ведунья остановила меня у двери.

— Сегодня ты пойдешь один, — объявила она, протягивая мне два небольших сосуда. — К ручью, что за старой сосной. Набери воды. Но не торопись. Сядь там и послушай. Ручей — это голос земли, который никогда не умолкает.

Дорога к сосне была мне знакома, но на