Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

2 июня: 8 утра, W, 7 ms, +19С, D 764. Огромная армия большевиков окружена под Лионом. Schweizerische Schachzeitung пишет, что это перелом в войне. Боюсь, как бы то не оказались очередные прекрасные мечты. На 45 параллели упорные бои между Советами и итальянцами; позавчера с юга подошли первые американские части.

И так далее. Писал не каждый день, но довольно часто. Писал и про англо-американо-французский десант в районе Данцига (30 июня), и про американский десант на Дальнем Востоке, и вступление Японии в войну, и про взятие Владивостока (2 июля), и про стремительное летнее наступление немцев, про штурм Берлина (20 августа), и про англо-американский десант на Балтике в районе Нарвы (30 сентября), и про грандиозное наступление немцев от Берлина на восток – то наступление, которое сломало-таки хребет Советам, и про последовавшее бегство Советов и из Германии, и Польши, и из Франции и Италии, и про окружение Петербурга (тогда еще Ленинграда, конечно, – но этого названия адмирал решительно не признавал).

В феврале 1938 года началось франко-итало-американское наступление на Вену. Первого марта произошла историческая «встреча на Дунае»: итало-французские и американские войска – с юга, немцы – с севера. В западной Австрии оказалась в окружении огромная армия Советов. С этого момента война стремительно покатилась в обратную сторону, на восток. Седьмого апреля началось знаменитое Варшавское восстание, к концу мая немцы полностью освободили от красных Польшу, а англичане и американцы – Прибалтику. В июне война практически закончилась: остатки Красной армии рассеяны, немцы шли к Москве, почти не встречая сопротивления. Французы и итальянцы вошли в Румынию, Дальний Восток практически полностью оказался в руках американцев и японцев.

Первого сентября 1938 года была подписана полная и безоговорочная капитуляция, хотя это и было формальностью: правительства в России фактически не было, на документе поставил подпись какой-то штабной комиссар, довольно высокого, впрочем, ранга. Большевистские вожди бежали, большинство были арестованы, остальных еще долго вылавливали по всему миру. Сталина не нашли: нашли тело, полусгоревшее, в неразберихе непонятно: то ли он, то ли не он, то ли его убил кто-то из охраны, то ли сам застрелился, то ли пытался бежать, то ли бежал-таки…

Потом был Тартуский договор, по которому территория СССР была разделена на оккупационные зоны – немецкая, самая большая, и, заслуженно, со столицей в Москве, американская и японская – на Дальнем Востоке, британская и французская – на северо-западе, от Прибалтики до северного Урала. По договору процесс десоветизации России и создания независимых государств в Прибалтике и Восточной Европе планировался на пять лет, после чего союзники должны были уйти, передав власть местным органам, хотя и оставив на этих территориях некоторую часть своих войск еще на десять лет.

Потом, в начале декабря 1938-го, был знаменитый Харьковский процесс – суд над советскими военными преступниками, главным образом большевистскими вождями и руководителями НКВД, но и над некоторыми военными тоже. Отношения между вчерашними союзниками быстро портились: практически после Тарту и начала Харьковского процесса никаких консультаций они не вели и действия свои согласовывать перестали.

23 декабря 1938 года Гитлер произнес в Берлине свою знаменитую речь, положившую начало холодной войне. Но этой записи в дневнике адмирала уже не было: он умер, как и боцман, во сне, в ночь с 22 на 23 декабря. Похоронили Николая Карловича по лютеранскому обряду на Эрматигенском кладбище в швейцарской части Констанца, на самом берегу, напротив Райхенау. За гробом шли Петр Николаевич, Вера, Ольга, Елена – муж ее остался дома с детьми – и одна пожилая соседская пара. Петр Николаевич все время думал почему-то, что` отец написал бы в журнале сегодня утром: ветер юго-юго-восточный, облачность, температура плюс три, давление в норме. «Давление в норме, – повторял он про себя, пытаясь проглотить комок в горле, – давление в норме…»

Глава 11

В начале февраля 1939-го Петр Николаевич случайно встретил на улице в Констанце Фрица Гюнтера, своего давнего приятеля по Мюнхену. Обрадовались, разговорились, зашли в кафе на Айхенштрассе.

– В Россию не собираешься? – спросил Фриц, когда они устроились за столиком, Фриц с кружкой пива, Петр с чашкой кофе.

– Обязательно собираюсь, – ответил Петр и добавил без всякой видимой связи: – Я отца похоронил месяц назад.

– Мои соболезнования, – привстал Фриц, – и куда собираешься? Надеюсь, в немецкую зону?

Петр Николаевич знал, конечно, что Россия теперь разделена, но как-то об этом не думал, и вопрос приятеля застал его врасплох.

– Тут и думать нечего, – продолжал Фриц, видя замешательство Петра Николаевича, – не к англичанке же проклятой ехать. Сердце России – в Москве, и тебе, как немцу, конечно, место там найдется.

– Да какой я немец, – махнул рукой Петр Николаевич, – только что по фамилии.

– Не скажи, кровь – штука важная. Отец у тебя чистокровный немец, мать, правда, славянка, кажется. Славянка?

– Да, русская, но я ее не помню.

– И воспитывал тебя отец. Так?

– Гувернантка была, – отчего-то засмущался Петр Николаевич, – фрау Гизела.

– Оно и видно, – хмыкнул Фриц. – Чистый немец, значит. Ты посмотри, как ты кофе пьешь, как чашку ставишь, как салфетку кладешь. Разве славянин так аккуратно может кофе пить? И фамилия у тебя немецкая, и говоришь ты по-немецки как немец – ну, разве только как-то слишком правильно. А жена у тебя немка?

– Украинка. Я и по-русски говорю правильно, – улыбнулся Петр Николаевич.

– Вот то-то и хорошо: немец, по-русски говоришь как русский, эмигрант, бежал от Советов, в сочувствии к большевикам не замечен – да это не анкета, а чудо! Да тебя с руками оторвут в Москве! Как жену зовут?

– Вера.

– Хорошее имя, христианское. Сейчас все эмигранты поехали в Россию – репатриантами их называют – и неважно, кем они были четверть века назад, военными или помещиками, монархистами или кадетами, или просто русскими людьми – все едут очищать страну от большевистской скверны.

Петр Николаевич открыл было рот, чтобы пошутить насчет своего эсеровского прошлого, но вдруг задумался и ничего не сказал. И про свое заявление о возвращении в Советскую Россию смолчал, и про странного и неприятного Сергея, который приходил к ним в Мюнхене и расспрашивал про планы, и про полученное от большевиков разрешение вернуться, и про то, что чуть было не оказался в России перед самой войной… Почему-то расхотелось с Фрицем откровенничать.

Но разговор запал в душу, и через пару дней Петр Николаевич написал письмо в германское посольство в Берне с вопросом – может ли он в сложившейся ситуации пригодится германским оккупационным властям в Москве?

А дальше все разворачивалось стремительно: через неделю на пороге возник молодой сотрудник посольства, который без лишних слов вручил Петру Николаевичу («Герр Петер Рихтер? Erlauben Sie mir, das