Моя чужая новая жизнь - Anestezya

великой стране. Я гордился ими всеми. Кроме своего брата. Фридхельм не хотел этой войны и не скрывал своего отношения. То, что я считал мальчишеской блажью дома — его увлечение книгами, мечтательность — здесь стало проблемой. Честно говоря, я надеялся, что армия поможет ему как-то определиться в жизни, закалить характер, но похоже, я ошибался. Фридхельм не желал выбираться из мира своих фантазий и убеждений, чуть ли не с ужасом смотрел на меня каждый раз, когда я отбирал добровольцев на задания. Он не понимает, что в армии дисциплина и боевой дух намного важнее, чем все собрание сочинений Шопенгауэра. Отец бы окончательно отказался от него, если бы слышал даже малую долю высказываний моего непутёвого братца. Мне оставалось только набраться терпения — я при любых обстоятельствах буду до конца защищать его. Однако было бы лучше для нас обоих, если он побыстрее станет полноценным штурмовиком, на которого можно положиться.

Я пытался вспомнить, было ли поначалу мне сложно в армии, и что я чувствовал, отправляясь в первое сражение. Сколько себя помню, всегда хотел стать военным. Однако, не желая разочаровывать отца, пошёл по его стопам. Поступил на юридическое отделение Берлинского университета и даже успел отучиться пару курсов. Когда началась война в Польше, я, не говоря ничего домашним, пришёл в военкомат добровольцем. Отец правда ворчал, но быстро понял, что во времена, когда фюрер поставил целью сделать нашу страну великой, не стоит препятствовать сыну послужить Отечеству. Вместе с десятками других новобранцев с горящими глазами, я прибыл в Краков. Казарма была устроена в старинном польском замке, приспособленном под нужды армии. Не припомню, чтобы мне что-то не нравилось, несмотря на суровую муштру фельдфебеля. Мы с парнями быстро приспособились и к закаливающим водным процедурам в ближайшем озере, и бегу по местности, из-за которого зачастую, прибегая в столовую, находили свой обед остывшим, и к учебной стрельбе. Мой первый убитый в бою противник, моя первая военная награда случились именно там, в Польше. И первая женщина, кстати, тоже.

Розовощёкая, ладная дочь хозяина трактира, поговаривали, осчастливила своей любовью многих из нашего полка. Возможно, я бы не стал жертвой её чар, но в тот вечер мы все были немного пьяны. После присяги в казарме был небольшой праздник. Наш фельдфебель дал целый вечер в увольнительную и мы, разумеется, перепробовали в местном трактире все сорта настоек и шнапса. Смешливая пани кокетничала с нами напропалую, и я уже не помню, как оказался с ней в каком-то сеновале. Торопливые объятия, поначалу неумелые поцелуи, жар и упругость женского тела, острая вспышка запретного удовольствия до сих пор хранились в потайном уголке моей памяти. Поначалу меня немного грызла совесть, ведь я чуть ли не с детства был влюблен в Чарли. Но есть чистая любовь к девушке, которая однажды станет твоей женой и подарит детей, а есть всё же и потребности тела. На фронте жизнь и смерть идут бок о бок, и вот такие мимолетные, но яркие удовольствия порой необходимы.

Летом сорокового года была Французская кампания. Вой пикирующих бомбардировщиков, дороги, забитые беженцами и остатками бегущей армии. Поля, леса — наш марш по нетронутой войной местности — потом Париж, сдавшийся без единого выстрела. Всё, о чём я тогда думал — что всё правильно. Германии требовалась защита — мы обороняемся. То, что противник плохо подготовлен и едва сопротивлялся, не казалось чем-то странным. Мы действовали во имя великой цели — поднять свою страну из руин — и этого достаточно, чтобы не задумываться над приказами офицеров.

— Эй, Карл, куда ты всё время убегаешь? Иди, посиди с нами, малыш!

Я машинально поискал взглядом нашего нового солдата — вон тащит из колодца ведро с водой. Худой, форма мешковато висит, что, собственно, неудивительно, учитывая, что он её украл для того, чтобы сбежать на фронт. Забавный паренёк, побольше бы таких. Не побоялся оставить уютный дом и окунуться в кочевую солдатскую жизнь. Правда сильно уж обидчивый — реагировал как ребенок на добродушные насмешки парней. Не пойму, в чём дело. Он что, представлял армию как-то иначе? Надо же как-то ладить с коллективом. Обычно в роте царит дух товарищества, все поневоле становятся близки, как одна семья. Он же не старался ни с кем подружиться, отмалчивался или шипел, как рассерженный котёнок. У меня Карл пока что вызывал двоякие чувства. Конечно, похвально иметь смелость сбежать из дома и явиться на фронт добровольцем. Если у него хватит характера, я мог бы помочь ему стать настоящим солдатом. С другой стороны я пока не видел в нём той силы и выносливости, что необходима на войне. Видно же, что он изнеженный домашний мальчик. Явно через силу таскал вёдра воды и котелки для повара. И откуда эта неуместная стыдливость и скромность — ни разу не видел, чтобы он вместе с парнями купался в речке, да и в общую баню отказался ходить. Даже Фридхельм не такой неженка в этом отношении. Наверное, из-за того, что он мне чем-то напоминал брата, я снисходительно закрывал глаза на его выходки, вроде ночёвок на сеновале, и не торопился ставить его в бой. Со мной паренёк правда держался дружелюбнее, чем с остальными, всегда четко выполнял поручения, и я видел то нужное выражение его глаз, которое должно быть у любого солдата, идущего воевать за нашего фюрера. Может, из него и выйдет толк. В отличие от моего братца. Я с каждым днём убеждался, что Фридхельму вряд ли удастся стать доблестным солдатом. Он никогда не шёл в добровольцы. И чем он думал, когда высказывал направо и налево перлы вроде того, что глупо считать чью-либо нацию лучше другой. Я боюсь, когда-нибудь он договорится до того, что кто-нибудь донесёт на него СД.

* * *

Чёртов мальчишка! Вот тебе и тихоня на вид, а такое учудил. Утром, не обнаружив его на построении, я, конечно, дал волю гневу. Раз