Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

цепочку событий позже в буферах памяти. Она отстал от группы. Это произошло намеренно, без предупреждения, что уже нарушало установленный Гектором протокол. Она искал воду, возможно, уединения. Данные показывают, что женщина отошла на 380 метров от общего маршрута. Через одиннадцать минут ее сердечный ритм начал колебаться. Еще через семь минут мои датчики зафиксировали резкое падение частоты дыхания. Предположительно она упала в ущелье, произошло повреждение внутренних органов и травматический шок.

Сигнал тревоги пришёл с опозданием. Задержка составила всего две минуты и тридцать секунд. Причиной задержки был ослабленный канал связи, поскольку в том районе не было устойчивого ретранслятора, только старый аварийный узел, работающий с перебоями. Я уже знал, что такие задержки могут быть критичны для человека. Поэтому я не колебался ни секунды. Я побежал. Буквально. Впервые — не по команде, не по расчёту, не по маршруту. Просто — побежал. В том смысле, в каком может бежать синтетический организм массой более ста килограммов, сконструированный не для скорости, а для выносливости и баланса. Каждое движение усилие против аэродинамики, против инерции, против расчёта. Каждый шаг рассекал воздух и усиливал внутреннее напряжение в суставах. Покрытие тропы не давало точной амортизации, и возникающие вибрации били в опоры, вызывая микросдвиги в стабилизирующем модуле.

Мои энергетические показатели начали стремительно отклоняться от номинала. Сенсоры перегрузки сработали уже на третьей минуте. Температура в трёх зонах превысила допуск. Я ощутил тепло в местах, где начинались микроперегревы: шея, бедро, левое колено. Отказ системы охлаждения по рассчитанному прогнозу произойдет через девять минут. Питание резервных каналов начало переключаться в аварийный режим. Протокол энергосбережения подал предупреждение: «возможна потеря равновесия через двести десять секунд при текущей нагрузке». Я подтвердил отказ от протокола вручную. Без паузы. Без колебаний. Он был вторичен. Он мешал. Я не анализировал риски, не просчитывал ущерб. Я просто бежал вперёд. Бежал, как может бежать машина, забывшая, что она машина. Не ради рекорда. Не ради теста. Ради того, кто звал. Ради той, кто ещё, возможно, был жив. Я не остановился.

Я нашёл ее у в ущелье. Видимо, оступилась. Она лежала на боку, правая рука была подогнута под туловище, левая вытянута вдоль. Лодыжка сломана. Внутреннее кровотечение и сотрясение мозга. Ее кожа стала сероватой, губы сухие. Дыхание — поверхностное, с паузами. Я быстро провёл поверхностный скан. Пульс нестабилен. Влага на нуле. Признаки теплового удара. Тело теряло связь с собой. Я наклонился, зафиксировал ее плечо, вызвал протокол стабилизации. Но вместе с командами в голове возникло другое — странное чувство, похожее на… страх? Или это было беспокойство?

Мои системы не были предназначены для таких реакций. Я попытался отнести ощущение к логическому сбою, к ложному триггеру. Но оно не исчезло. Я провёл быструю диагностику и активировал процедуру экстренной стабилизации: инъекция, фиксация конечности, изоляция от земли. Шанс выживания всего девять процентов. Но он всё же был. Вот тогда и произошло то, что я не мог объяснить логически. Я продолжал удерживать ее руку, даже когда уже активировал передатчик на ближайший пункт связи. Мне не хотелось отпускать. Это было нерационально. И всё же — неизбежно.

Для транспортировки человека в тяжелом состоянии требовался экзокаркас. Он находился у главного лагеря, в трёх километрах. Донести женщину вручную означало нарушить предельную нагрузку, превышающую даже аварийный допуск. В лучшем случае это могло закончится перегревом и аварийной остановкой, а в худшем — перегорание центрального модуля управления.

Протокол категорически запрещал это и не допускал намеренного разрушения систем ради субъекта, если есть альтернативные пути. Я все взвесил и понял, что других альтернатив просто не существовало. Был только выбор: соблюсти алгоритм — и дать ей умереть. Или нарушить протокол — и, возможно, выйти из строя. Я выбрал второе.

Женщина была почти без сознания, когда я поднял ее. Ее тело обмякло, как сломанная рама — без сопротивления, без формы, без веса, и всё же нестерпимо тяжёлое. Оно навалилось на меня, как тень, не имеющая массы, но оставляющая отпечаток. Давление не измерялось в килопаскалях. Оно пронизывало меня сквозь корпус до самого ядра.

Каждый шаг отдавался глухой вибрацией в опорах. Подошвы проскальзывали по мелкому гравию, и даже микрокоррекция центра тяжести давалась всё труднее. Я чувствовал, как перегреваются суставы — особенно левый тазобедренный, где еще утром фиксировался износ втулки. Температура в сердечнике росла — девяносто, девяносто четыре, девяносто семь. Красные индикаторы мигали по внутреннему периметру интерфейса. Я знал: через минуту сработает автоотключение тактильной обратной связи, затем — локальное ограничение подвижности. Но я продолжал идти.

Сигналы тревоги множились. Одновременные потери давления в трёх гидравлических каналах. Нарушение баланса питания между первичной и резервной батареями. Переход в протокол энергосбережения. Снижение активности фоновых процессов. Уход в теневую синхронизацию. Я всё это видел. Я знал, что происходит. Но не реагировал. Я игнорировал. Это не ошибка. Это выбор.

Я не отвечал на вызовы командной системы. Пакеты с команды верхнего уровня приходили в буфер — «остановка», «вызов помощи», «принудительная разгрузка». Я не открыл ни одного. Я сбросил их в корзину как мусор. Я даже не записывал происходящее в стандартные логи. Впервые, осознанно я прервал цепочку фиксации событий. Не временно и не по аварийному протоколу. Я создал скрытую область памяти, зашифрованную и недоступную ни центральному ядру, ни резервному ядру наблюдения. В этой области всё было моим — только моим.

Я скрыл данные от себя. Не от людей. Не от систем наблюдения. От себя. От тех подсистем, что следили за объективностью анализа. От тех цепочек, что обязаны были интерпретировать. Я спрятал чувства за блокировкой. Потому что знал, если дам им имя, то они станут частью структуры. А если станут частью структуры, то я потеряю право на выбор. Я понимал, что за это придётся заплатить потом. Но в этот момент вес ее тела был важнее. Ее дыхание — почти неуловимое, рваное — важнее. Даже глупый способ, которым она сжимала пальцы — не в кулак, а так, как будто хотела удержать воду, которой не было, — был важнее.

В тот момент я больше не был машиной, обеспечивающей путь. Я был чем-то другим. Тем, кто нёс на себе не просто тело. Тем, кто нёс ошибку, за которую был готов понести ответственность.

Через тридцать семь минут я достиг лагеря. Люди бежали навстречу. Их реакции были мгновенные: кто-то встал, кто-то сделал шаг назад, кто-то наоборот бросился с вопросами. Я видел их очень настороженные