Инвестор. Железо войны - Николай Соболев

ту самую «Лилечку». Он даже пустил по рукам ее фотографии, что стало вторым диссонансом для Оси — обычная широколицая тетка, таких торговок на Привозе по двенадцать на дюжину, правда, чем-то похожая на Эльзу.

Эренбург тоже присутствовал и потихоньку объяснил Осе расклады — Маяковский много лет западал на Лилю, сестру Эльзы, и вел себя в личной жизни крайне странно, прямо-таки вопреки своему образу «агитатора, горлана, главаря».

Но на следующий день появилась еще одна знакомая Владимира, Татьяна, и он словно забыл про Лилечку. Веселая блондинка потащила его за покупками, пользуясь открытым счетом Джонни. За ней Ося бы приударил и сам, несмотря на ее длинноватый нос, но рядом все время была Клэр, к тому же помнился недавний втык от Грандера насчет «бабы доведут до цугундера». Хорошо хоть Френсис проверку прошла, но, как выразился человек Лаврова, «с замечаниями», и ее пришлось перевести на работу попроще и «отстранить от тела».

Вечером водитель отчитался Осе — куплено все, что требовалось и сверх того. Увидев израсходованную сумму, Ося хмыкнул, но промолчал, памятуя, что Джонни распорядился денег на Маяковского не жалеть. Однако приказал в Париже не задерживаться, а готовиться к отъезду, тем более, что посыльный из советского полпредства доставил давно ожидаемый пакет.

Личный «грандеровский» поезд на этот раз состоял всего из трех вагонов: спального, ресторана и аудиторного, незачем гонять все шесть, когда едет не так много народу. Ося, Клэр, Эренбург, Маяковский с Татьяной, охрана и несколько специалистов. Вообще можно было обойтись одним курьером из числа подчиненных Панчо, но Джонни затребовал «для ознакомления» всех, кроме Маяковского — его ждал оплаченный вперед отель на морском курорте, да еще с открытым счетом. Гуляй — не хочу! Узнав, что им придется сойти на полпути, Татьяна слегка поджала губки, поскольку хотела познакомиться со «знаменитым радиотехником», но ее природная жизнерадостность, и так бившая через край, тут же взяла верх. Буквально захлебываясь словами, она расписывала Володе, как они будут плавать в океане, играть в теннис, кататься верхом…

На перроне в Биаррице они остались вдвоем — очень большой и повеселевший Маяковский, высокая и стройная красавица Татьяна, глядевшая на поэта с гордостью и восхищением, а поезд тронулся дальше, в Испанию.

— Какая женщина! — только и сказал Ося Эренбургу.

Илья закончил раскуривать трубку:

— Да, очень живая девушка. Море поклонников, разнообразные интересы, спорт, радио… Вы знаете, она даже ходит на собрания коммунистов и фашистов!

— Будем надеятся, что Владимиру с ней будет лучше.

— Солнце, море, женщина и оплаченные вперед счета, — пыхнул ароматным дымом Эренбург, — что еще надо поэту, чтобы избавиться от депрессии?

— Поэту… Знаете, Илья, я никак не пойму, почему Джон так носится с этим Маяковским.

— Это потому, что Володю надо слушать не в гостиничном номере, а на сцене, а еще лучше на площади, — Эренбург ухватился за поручень, когда поезд тряхнуло на стрелке. — Его стихи надо орать во весь голос, как он сам и назвал последнюю поэму.

— Хм…

— Нет-нет, не хмыкайте. Он чрезвычайно остроумно расширяет поле русской поэзии, реформирует стих.

— Вы про «лесенку»?

— Лесенка есть инструмент акцентировки.

— И увеличения построчного гонорара.

— Не без того, — ухмыльнулся Илья, — но главное не в этом.

— Я, конечно, в поэзии смыслю мало, — как бы извиняясь проговорил Ося, — но мне кажется, что его рифмы странны, а образы простоваты, что ли.

— Зато крупны! «Тысячи» и «миллионы» — его любимые приемы. Он поэт нового времени, поэт массы. Жаль, что я не сумею перевести его на французский…

Состав пересек границу и потащился по прибрежной одноколейке вдоль Бискайского залива, застревая на станциях и разъездах для пропуска встречных. Часть специалистов покинула поезд по дороге — корпорация Грандера расширяла свое присутствие и затевала новые проекты в Сан-Себастьяне, Бильбао, Сантандере и Хихоне.

Добравшись до Овьедо, поезд свернул на новенькую ветку, шедшую по еще не заросшей травой насыпи в сторону большой стройки. Мимо проползали размеченные трассы будущих улиц, деливших территорию рабочего поселка на кварталы. Большую часть еще ровняли бульдозеры, но кое-где уже вели траншеи коммуникаций, лежали кучи щебня и вставали подмостки из свежего дерева. Чуть вдалеке подводили под крышу первый корпус общежития и несколько домов персонала.

Заводская же территория раскинулась еще шире — если бетонный скелет цехов автомобильного завода вполне просматривался, то все остальное скрывалось за чадом грузовиков и экскаваторов, витавшей в воздухе пылью и непрерывным грохотом техники.

За каких-то шесть месяцев Овьедо, вернее, его восточные пригороды, изменились разительно. Еще год назад каждый прохожий знал встречного в лицо, каждый лавочник, сидевший в теньке перед своим заведением, здоровался со всеми по имени. Изредка гремела по булыжнику повозка с товаром или изящный фаэтон местного богача, но сейчас улицы заполонили вереницы грузовиков, шуршавшие шинами по недавно проложенному, но уже истертому асфальту. Вместо маленькой начальной школы работали три, для детей и взрослых, с утра до самого вечера.

Клэр слегка сморщила носик — ну да, не Париж и уж точно не Нью-Йорк, обычный город тысяч на двести населения, в который вкарячили несколько предприятий «на вырост».

— Джон рассчитывает, что здесь будет создано около сорока тысяч рабочих мест, то есть население города удвоится, — заметил Ося.

— Масштаб, конечно, поражает. Это прямо Кузбасстрой, если вы понимаете, о чем я, — ткнул чубуком трубки в сторону кипения Эренбург. — Но мне кажется, что мистер Грандер слишком разбрасывается. Автозавод и все вокруг понятно, нефтяной терминал и переработка в Хихоне тоже, даже электротехническое производство, все эти магнето, генераторы и так далее… Но радиозавод? Швейная фабрика? Нельзя же объять необъятного!

— У него есть свой пятилетний план, он это называет «замкнутая система».

Поезд, наконец, чухнул паром у небольшого перрона и путешественники выбрались наружу, на небольшую площадь, вокруг которой сияли свежей краской и штукатуркой управление строительства, школа, гостиница, «Народный дом», большой магазин, столовая и два кафе. Почти все стены на высоту человеческого роста заклеены радугой афиш — любительский спектакль, чтения Сервантеса и Лопе де Веги, концерт астурийской музыки, заседание общества охотников, собрание профсоюза транспортников, организация клуба альпинистов, выставка картин художников Овьедо и Хихона, лекция по истории, лекция по развитию техники, лекция по радиосвязи, лекция по археологии… Год назад вместо этой пестроты висело бы одинокое объявление о продаже шкафа или кровати, привлекшее запахом мучного клейстера разве что двух-трех коз.

Встретивший сотрудник быстро разместил всех в гостинице, где в номерах приезжих ждали новые доспехи — резиновые сапоги, брезентовые куртки и невиданные бакелитовые шлемы с широкой полосой, наведенной белой краской.

— А это зачем? — спросил Ося