Почему Я? Часть 2 - Владимир Германович Корешков

затылке в высокую, по местной моде, хитроумную прическу, красовалось по широкому браслету из сплавов серебра с тисненым изображением восседающих на тронах различных не очень добрых на вид юпинянских божеств. Браслеты являлись не только красивым аксессуаром, но один из них был еще функциональным средством связи и одновременно маячком, чтобы отследить каждого из нас в любом уголке планеты. Ей все очень шло. Я был уверен в том, что Аня запросто сразит любого индивидуума мужского пола наповал, будь он даже инопланетянин и закоренелый, убежденный женоненавистник, ему не увернуться, как только он ее увидит, то тут же падет ниц. Околдованный ее чарами, потеряв свою мужскую гордость, будет ползать на коленях, умоляя дать ему шанс, а еще я не удивлюсь, если в скором времени Аня станет законодателем моды на Юпинии. Она напоминала собой шоколадный бисквитный торт, приготовленный в единственном экземпляре, лежащий на блюдечке в витрине самого дорогого, с полным набором мишленовских звезд ресторана, куда обычному смертному и войти-то не только страшно, но и попросту невозможно. Обалденно сочный, пряный, щедро политый глазурью, обладающий не только необыкновенно восхитительным вкусом, но, что самое главное, оставляющий после съеденного даже маленького кусочка такое послевкусие во рту, которое ты не забудешь на всю оставшуюся жизнь. Почувствуешь там все: отдающую кислинкой натуральную клюкву, пикантную горечь натурального шоколада, крепость и одновременно восковую мягкость марципана с легкой ноткой абрикоса и миндального ореха, сладость ванильного крема, воздушную пышность взбитых сливок и еще много чего другого неведомого, что туда положил величайший из кулинаров, создавая этот шедевр, хорошо сдобренный выдержанным коньяком и стоящий каких-то безумных денег, и поэтому далеко не каждому, даже очень богатому, человеку по карману, но о котором втайне мечтает любой сладкоежка, проходящий мимо сверкающей витрины и, стараясь от вожделения не захлебнуться, глотает собственные обильно текущие слюни, смотря на этот невероятный сказочно-диковинный десерт, снос башки, самая потаенная мечта всех сластен.

И вдруг, глядя на Аню, я очень явственно осознал, что, несмотря на смертельную опасность сахарного диабета, я являюсь стойким поклонником и ценителем вот такого дорогущего сладкого шоколадного бисквита и, чего уж там скрывать, самым настоящим сладкоежкой, которого не исправишь и не заставишь жить на диете, придерживаясь здорового образа жизни, отказывая себе в сладком. «Нет. Нет и еще раз нет. Этого не может быть, потому что этого не может быть НИ-КОГ-ДА».

Аня – очень неглупая девушка, прекрасно понимая, какой она своим видом производит вау-эффект, разглядывая себя в зеркало, вроде как полностью абстрагировалась от всех, никого не замечая вокруг, занималась только собой, но однозначно ощущая спинным мозгом те сверхвосторженные взгляды, которые вперила в нее не только мужская, но даже женская часть нашего коллектива. Уверен на все сто пятьдесят – втайне наслаждалась этим. Она, провоцируя всех нас, не спеша, с достоинством и грацией богини, доводила свой и так совершенный в высшей степени образ до полного, умопомрачительного, безукоризненного эталона женской красоты и привлекательности. То взмахнет рукой, поправит чуть выбившийся локон, то томно пригладит ткань на груди и на бедрах, разглаживая несуществующие складочки, по очереди проверит оба браслета на запястьях, насколько прочно они сидят, после чего, чтобы разглядеть себя получше и удостовериться в законченности своего облика, Аня делает шаг назад от зеркала, от этого действия ткань ее туники, чуточку шурша, приходит в движение, как живая, всколыхнувшись, нервной дрожью пробегает сверху донизу по соблазнительной фигуре, еще плотнее прижимаясь к Аниному телу, впиваясь в него, сливаясь с ним. От нее, как от эпицентра разрушительного урагана, в разные стороны исходят всепоглощающие двенадцатибалльные волны чувственного животного магнетизма. Это даже не шторм – это настоящее цунами.

«Анечка, мерзавка ты этакая. Черт тебя побери, что ж ты с нами всеми делаешь? Вот же дрянь». Я понимаю, что больше эту изощренную пытку вынести не в состоянии. Можно, конечно, попытаться отвернуться и смотреть в другую, противоположную сторону, но взгляд, как намагниченный, все равно будет возвращаться против моей воли к этому вселенскому чуду, иконе чувственности и сладострастия. Сердце колотится как бешеное, во рту пересохло, голова пошла кругом, и земля мало-помалу начала уходить из-под ног. Так недолго и в голодный сексуальный обморок плюхнуться, а это на сегодня совсем не входило в мои планы. Чего мне сейчас очень хотелось – это как-то собраться и из манной каши-размазни превратиться в стойкого волевого мужчину, хладнокровного командира группы, крутого перца, полного хозяина своих эмоций. Таких типов с каменными лицами обычно изображают на плакатах под надписью, выделенной жирным шрифтом: «Не хватайся за оголенный провод, чувак».

Естественно, я тут же сотворил очередную глупость. Включил главнокомандующего, решив таким образом напомнить о себе и заодно хоть как-то стряхнуть с себя это наваждение.

– Команда, – громко сказал я. – Слушай сюда. Все. Хватит возиться и марафетиться. Немедленно заканчиваем сборы, завтракаем и улетаем. Времени у нас не так много. Напоминаю всем: с этого момента говорим между собой только на юпинянском, это приказ, – и в конце совей зажигательной речи для связки, так сказать, слов и показывая всем, насколько свободно владею юпинянским, я лихо впендюрил в окончание своего монолога несколько крепких словечек из местного лексикона портовых грузчиков и постоянных обитателей лукренонских трущоб. Даром что учил. Звучало это примерно так: «Пиндоло, маноло, ультяпо», – что означало в переводе на наш русский, опять же примерно, что-то среднее между «Ешь твою медь», «… твою мать» и «… ту Люсю». Последние два – с обязательным для таких случаев глаголом еб…ть. Вышло как-то грубовато. Но результата достиг. Внимание на себя обратил.

В зале повисла тишина. Все дружненько так посмотрели на меня. Аня перестала прихорашиваться, отвернулась от зеркала, неспешно подошла ко мне, уничижительно сверху донизу окатила взором своих карих с поволокой очей, после чего на чистом юпинянском процедила:

– Имбецил.

Ну, в смысле аналог этого нехорошего слова на местном диалекте, причем в ее устах это звучало уж очень оскорбительно. Затем так же не спеша, преспокойненько, слегка покачивая своими крутыми бедрами, пошла, словно плывя, на выход. Я смотрел на удаляющуюся суперсоблазнительную фигуру, на ровную, с вызовом расправленную спину, на туго обтянутые тонкой пурпурно-лиловой тканью перекатывающиеся при ходьбе туда-сюда аппетитные литые ягодицы и думал: «Матерь божья, святые угодники, нимфы в раю, глядя на эту картину, нервно курят, причем в затяжку». А ведь в переводе на наш мужской язык все Анины жесты и действия сейчас означали одно: «Смотри, недоумок, что потерял, грызи теперь локти». Ну, во всяком случае, так я это перевел, хотя вполне может быть,